- Нет, Лушенька, - ласково отозвался он и обнял ее. - Сказка и песня тут не помогут. Придется много подумать и поработать!
Она не шевельнулась, не оттолкнула Аносова.
- Постарайся, Павлушенька! Большое не всегда с ходу дается. Верю я, добудешь ты заветное мастерство!
Конь неторопливо трусил по лесной дороге. Месяц поднялся ввысь и медным диском катился среди курчавых облаков. В лесу стояла тишина, но еще спокойнее и ласковее было на сердце Аносова. Он теснее придвинулся к Луше, и оба, молчаливые, счастливые, ехали среди ночного бора...
После поездки на Арсинский завод Павел Петрович доложил начальнику фабрики о своем намерении поставить опыты с косами. Тот с равнодушным видом выслушал Аносова и холодно отрезал:
- Не за свое дело взялись, сударь!
Раздражение его было понятно: он боялся новых затрат, излишних беспокойств и возможных неудач. Начальник хмуро закончил:
- И не говорите мне больше об этом. Слышите? Идите и выполняйте свои обязанности!
Он сидел перед Аносовым грузным каменным идолом - толстый, огромный, серый, с холодными глазами, безразличный ко всему. Павла Петровича распирал гнев. По его лицу пошли багровые пятна, губы задрожали. Хотелось наговорить дерзостей, но Аносов сдержался: учтиво поклонился и вышел из кабинета.
Не заходя домой, он отправился к Швецову; усталый, разбитый, осунувшийся, вошел в калитку, которую распахнула перед ним встревоженная Луша. Она взглянула на его побледневшее лицо и догадалась.
- Плохо, Павлушенька? - озабоченно спросила девушка.
- Ничего, ничего... Пустяки! - сбивчиво пробормотал он и прошел в горницу старика. Луша не могла уйти, стояла за перегородкой и с бьющимся сердцем слушала рассказ о разговоре Аносова с начальником фабрики.
Старик мрачно барабанил твердыми пальцами по столу.
- Вот видишь, милок, - наконец сказал он. - Вот оно, как дело обернулось. На добрую потребу жаль копеек, а иностранцам ни за что лобанчики жменями отсыпает! Видать, в своем отечестве пророком не будешь, Павел Петрович. Придется тебе, сударь, сократиться, выждать, - посоветовал старик.
Аносов вспыхнул, распрямился.
- Нет, не отступлюсь! - решительно сказал он. - Будет и на моей улице праздник!
Добрая отцовская улыбка озарила изрезанное глубокими морщинами лицо литейщика. Он подошел к Павлу Петровичу и положил ему на плечи тяжелые жилистые руки:
- Вот это мне нравится! Ну, сынок, коли на то пошло, считай меня первым твоим помощником. Без копейки робить буду, а помогу твоей затее!
Литейщик провожал Аносова до порога. Прощаясь, весело напутствовал:
- Хорошо будет, ей-богу, хорошо. И меня, старого, расшевелил. Не всё на старинке держаться, надо и в новое заглянуть!
Глубокой ночью, когда в цехе было пусто, Аносов и литейщик принялись за дело. Инженер принес привезенные с Арсинского завода косы. Мастер новым нагреванием лишил их прежней закалки, затем выправил их колотушкой и подготовил к новой, аносовской закалке.
Аносов взял небольшой ящик, сделанный из листового железа. Из отверстия духовой трубы в ящик упругой струей поступал сгущенный воздух. Литейщик докрасна раскалил косу и быстро уложил ее в ящик под прохладную струю. Прошло две минуты. Оба с тревогой прислушивались к гудению ветра в духовой трубе.
- Пора! - пересохшими губами сказал Аносов.
- Пора! - согласился старик.
Они извлекли косу из ящика; местами от поверхности ее отделилась окалина. Павел Петрович поднял синеватую косу и тихо ударил лезвием о брусок. Металл издал чистый, тонкий звон.
- Хорошо запела, милая! - похвалил литейщик.
- Погоди, еще не всё! - предупредил Аносов. - Надо испытать добытое.
- Что же, и это сробим! - радуясь успеху, согласился старик.
Ручным молотком они "отбили" косу. Лезвие не крошилось, отбивалось ровно, стало острее.
- Красавица моя, голубушка-милушка! - ласково, оглядывая косу, ронял сердечные слова мастер. - Доспела она, Павел Петрович, ой, доспела!
Глаза старика молодо горели, лицо светилось. Оба пыльные, потные, они не чувствовали усталости.
- Только утра дождаться, и косить пойдем! - весело сказал Аносов.
На другой день, в самую жару, когда уже испарилась роса, они вышли к Аю на широкий луг. Чуть слышно шелестела под ветром сухая трава.
- Разреши мне первому. Стар я, окажи мне уважение, Петрович! попросил литейщик.
Аносов улыбнулся:
- Ну что ж, пробуй!
Старик скинул кафтан, шапку, засучил рукава белой рубахи, истово трижды перекрестился на восток и затем, поплевав на ладони, размахнулся косовьем.
- Начнем, благословясь!
Он сильно жихнул косой. Подрезанная трава покорно легла у ног. Старик мерно, большими шагами шел и широко размахивал косой. Лицо его сияло.
- Ну и коса! Эх, и хороша, любушка! - он проворно повернулся к зарослям кустарника и сильными взмахами стал резать их косой. Березовая и ольховая поросль падала, подрезанная под корень.
Два часа посменно инженер и литейщик трудились на покосе, и лезвие косы нисколько не затупилось.
Наконец Аносов бережно вытер травой лезвие и воткнул косовье в землю.
- На славу поработали! - облегченно сказал он.
- Ну, сударь, дозволь тебя облобызать по такому случаю! - сказал Швецов и бережно обнял Павла Петровича.
Вернувшись на завод, они устроили дополнительное испытание: отрезали несколько свертков войлока, изрубили лезвием несколько снопов соломы, а коса была всё так же звонка, тверда и остра!
- Теперь иди и покажи господину начальнику, на что способна твоя голова! - благословил Аносова старик.
Уверенный в себе, возбужденный успехом, Аносов отправился к начальнику оружейной фабрики.
- Посмотрите, - обратился он к нему. - Вот перед вами новый образец косы. Она лучше и экономичнее арсинской! Как вам известно, поступает много жалоб на плохую закалку кос...
Чиновник нахмурился, глаза его потемнели, он решительно отодвинул косу.