- Я думала, что вас интересует только завод, а вы, оказывается, любите еще и поэзию, - удивилась она. - А я, знаете, очень, очень люблю русские песни! - немного помолчав, сказала девушка.
Через несколько дней Аносов имел случай убедиться в этом. В ясный солнечный день Павел Петрович случайно встретил Таню на плотине. Отсюда во всей своей прелести раскрывался городок с узкими кривыми улочками, сбегавшими с гор. В ларях плотины журчала вода. На заводской площади толпились верблюды, позванивая колокольчиками. Нагруженный оружием караван собирался в дальний путь. Подле него суетились погонщики, приемщики клинков, лаяли псы. Своей пестротой и криками всё напоминало восточный базар. Разговаривая, молодые люди медленно шли по извилистой тропе, которая бежала среди густого ивняка вдоль пруда. Завод давно остался позади, его строения за обширными водами казались теперь низенькими и далекими.
Павел Петрович и Таня стояли на берегу. И вдруг она запела просто, без жеманства:
Во поле березынька стояла...
Павел Петрович восхищенно смотрел на девушку.
В этот миг Аносову вспомнились четкие очертания величавого Петербурга, одетая в гранит Нева и мрачные бастионы Петропавловской крепости, где недавно томились декабристы. Павел Петрович не утерпел и сказал:
- Нет ничего прекраснее на свете Петербурга! Город окутан голубоватым призрачным туманом. А весной - сказочные белые ночи... Но это прекрасное не для всех. У меня до сих пор в ушах стоит звон цепей. Здесь, неподалеку от нас, прошли декабристы...
- Ради бога, замолчите! - вскинула она умоляющие глаза и тревожно прошептала: - Об этом теперь нельзя вслух говорить! Слышите?
Подуло вечерней прохладой. Погасал закат, а над дальним лесом показались золотые рога молодого месяца. Где-то рядом журчал ручей.
Таня встрепенулась, крепко пожала руку Аносову:
- Не сердитесь, Павлушенька! Давайте лучше о другом! - И, не ожидая ответа, тихо-тихо запела:
Как у месяца - золотые рога,
Как у светлого - очи ясные...
По заводскому пруду засеребрилась лунная дорожка, горы стали окутываться тьмой, когда она спохватилась:
- Уже ночь, пора по домам!
Аносов бережно взял Таню под руку, и оба, притихшие и счастливые, пошли по тропке, ведшей к заводу...
Они расстались поздно. Аносов возвращался домой с новым, радостным ощущением.
"Люблю или не люблю?" - спрашивал он себя и не знал, что ответить.
В комнате светился огонек. "Кто же у меня?" - удивился Аносов и вошел во двор. В распахнутую дверь лился мягкий золотой свет. На пороге сидел дед Евлашка и попыхивал трубочкой.
- Дед, ты ничего не знаешь? - многозначительно спросил Павел Петрович.
- Это о чем же новость? - весь встрепенувшись, поинтересовался охотник.
- Я влюблен! Влюблен! Влюблен! - восторженно признался Аносов.
- А, вот что! - разочарованно сказал Евлашка. - Эта хвороба, как лихоманка, обязательно ломает каждого в свое время. Прямо скажу, - хуже чахотки.
Старик спокойно глядел на Аносова.
- Но ты же пойми: она краше всех, лучше всех! - возмутился равнодушию Евлашки Павел Петрович.
- Это уж завсегда так, - безразличным тоном ответил дед. - Полюбится сатана пуще ясного сокола. И красива, и мила, и добра... А скажи мне, Петрович, откуда только злые жёнки берутся?..
- Ничего ты не понимаешь, дед! - сердито перебил его Аносов. - Самое лучшее на земле - любовь!
- Может, так, а может, и не так, - уклончиво отозвался старик. Простой человек, когда любовь приходит, думает не только о ласке, но и о труде. От любви труд спорится, - тогда и хорошо! В таком разе, Петрович, жаль расставаться с подружкой. Что же, счастливой дороги! Не поминай лихом молодость. Хороша она, когда глядишь со ступеньки старости!
Евлашка взволнованно запыхал трубочкой. Голубоватый дым потянул в комнату и заколебался в ней прозрачным туманом.
- Кто же она? - спросил дед.
- Татьяна Васильевна! - ответил Аносов.
- Хороша барышня. Сирота. Рада, небось, что жених объявился? Сказывал ей?
- Неудобно как-то. Боюсь чего-то, - признался Павел Петрович.
- Ну вот, это уж ни к чему, - сказал Евлашка. - В таком деле, сынок, девку бьют, как щуку острогой. Пиши ей, а я отнесу, - вдруг решительно предложил он. - Пиши!
Аносов уселся в кресло и, волнуясь, стал писать.
- Ты много не пиши и о дуростях не рассуждай, умная девушка с двух слов поймет, что к чему, - отеческим тоном наставлял Евлашка. - Кончил, что ли? Давай бумагу!
- Да куда ты пойдешь ночью! - запротестовал Аносов.
- Это уж мое дело, голубь, - дед взял письмо, засунул его за пазуху и ухмыльнулся в бороду. - Ну, в добрый час!
Прошел час, два, а Евлашка не возвращался с ответом. Полный тревожных дум, Аносов открыл окно и подставил разгоряченное лицо свежему ветерку. Тишина. На минуту в небе пролились журчащие звуки. Павел Петрович поднял голову: дикие гуси с криком летели к дальнему горному озеру.
Аносов вышел в палисадник. Ожидание томило его. Незаметно небо заволокло тучами, по листьям и крыше зашуршал дождик. Аносов зажмурил глаза и с замиранием сердца ждал, твердя про себя: "Евлашка, куда же ты запропастился? Иди же, иди скорей!".
С непокрытой головой и лицом он сидел под дождиком и широкой грудью вдыхал влажный воздух. Вода стекала со взъерошенных волос, пробиралась за шиворот. Постепенно промок мундир, а он всё сидел и бесконечно повторял:
- Иди же, иди скорей...
Но в эту ночь Евлашка так и не принес ответа.
Утром Аносов проходил мимо знакомого домика, боясь взглянуть на окна. Лишь только он поровнялся с калиткой, как она шумно распахнулась и в просвете встала Танюша с цветами в руках. Над прудом дымился туман, громко шумела Громатуха, оживленно перекликались птицы. Утреннее солнце радовало всех. Сердце Аносова учащенно забилось: он не смел поднять глаз. Тысячи росинок блестели на цветах, переливались в ярком солнечном свете.
- Вот вам мой ответ, Павлуша, - сказала она и протянула букет. - Я всё утро ждала вас... тебя...
Он осмелел, взглянул на нее. Две толстые косы короной украшали ее высоко поднятую голову.
- Ваш чудаковатый старик напугал меня. Кто же так делает?
- Да так уж вышло. Не ругайте меня. А сейчас...
Он поднялся на крыльцо и постучался в дверь.