Поздней осенью, в непогодушку...
Он пел чистым грудным голосом о встрече Пугачева с Салаватом Юлаевым, - о том, как хоронили они золото, и заканчивал с грустью:
И с тех пор лежит бочка с золотом,
Бьет волна по ней сизокрылая,
Только с берега ворон каркает
Бережет добро пугачевское...
О Пугачеве, добром его вспоминая, рассказывала детям древняя морщинистая нянюшка Сергеевна; да и всё на Урале было полно воспоминаниями о нем. Павлуша бегал на завод, пробирался в мастерские. Чумазые, перемазанные копотью литейщики и кузнецы были словоохотливы с ним, и в душу мальчика глубоко запали прекрасные поэтические представления о простом русском человеке, который и в беде находит для друга доброе слово...
И еще Павлуша до самозабвения любил кузнечное дело; он искренне, с детской горячностью завидовал русским умельцам, чьи золотые руки делали чудеса. Вопреки запретам, он бегал в кузницу и целыми часами приглядывался к горячей работе. Ах, как хотелось ему быть кузнецом! Из-под молота дождем сыпались искры, под ударами звенел металл, а черномазый кузнец, с белыми ослепительными зубами, высился могучим великаном среди огневой метели, освещенный заревом горна.
У Павлуши заблестели глаза от радости при виде ловкого чудодейства ковача. Однажды бородатый мастер, разгоряченный лихой работой, лукаво подмигнул мальчонке и сказал:
- Слушай, песню спою. Только, чур, никому ни слова! - Он откинул молот и запел раздольным голосом:
Вдоль по улице широкой
Молодой кузнец идет.
Ох, идет кузнец, идет,
Песни с посвистом поет.
Тук-тук! В десять рук
Приударим, братцы, вдруг!
Соловьем слова раскатит,
Дробью речь он поведет.
Ох, речь дробью поведет,
Словно меду поднесет.
Тук-тук! В десять рук
Приударим, братцы, вдруг!
Если ж барин попадется
Под руку, на разговор,
Тут кузнец уже возьмется
Не за молот - за топор.
И ударит в десять рук,
Чтобы бар не стало вдруг...
Кузнец утер пот, блеснул белками глаз и снова схватился за молот.
- Ну что, козявка, хороша песня? - смеясь, спросил он Аносова.
- Хороша! - согласился Павлуша и робко спросил: - А молотом дашь поработать?
Бородач оглядел тяжелый молот, вскинул его вверх и сказал мальчугану:
- Хрупок пока, не справишься с этой игрушкой. Эх, милок, душа моя нежная, видно на мужицких дрожжах ты замешён; поглядишь, и всё-то ты тянешься к простому люду. Молодец, право слово, молодец!..
Да, работа кузнеца была удивительно увлекательна. И Павлуша не утерпел: сидя за обедом, он рассказал о ней и, подбадриваемый дедушкой, тонким, ломким голосом спел песню ковача. Старик помолодевшими глазами весело смотрел на внука и одобрительно покачивал головой. Когда мальчуган с особенным ударением пропел:
И ударит в десять рук,
Чтобы бар не стало вдруг...
бабушка всплеснула руками, глаза ее потемнели.
- Кш... кш... Замолчи! - испуганно зашептала она. - Да эта песня от пугачевцев идет. Она - тайная, запретная! Разве можно такое перенимать?
- Это верно, - согласился дедушка, - песня запрещенная. За такую песню пристав Акакий Пафнутьевич посадит в клоповник на терзание. И это еще милостиво, а то и сослать может в Нерчинск на каторгу... Ты гляди-поглядывай, Павел. Перенимать от народа перенимай, но заветное у себя на сердце, как в ладанке, храни. К простым людям прислушиваться надо в два уха: народ наш - великий труженик на земле, всё сделал своими руками. Умный, мудрый народ...
Дедушка Сабакин мечтал дать сиротам образование. Он энергично хлопотал об устройстве внука на казеннокоштное место в Горный кадетский корпус. Вряд ли это удалось бы старику, если бы определению юнца не помог строитель Ижевского завода Андрей Федорович Дерябин, который высоко ценил механика Воткинского завода. Старик, в свою очередь, обожал этого талантливого организатора горного дела. На Камских заводах все хорошо помнили его и вспоминали с любовью. Дерябин в совершенстве знал металлургию и инструментальное производство. Много сил положил Андрей Федорович на то, чтобы организовать и наладить отечественное снабжение инструментами, но, увы, все творческие дерзания Дерябина были разрушены злой волей Аракчеева, запретившего производство инструментов на Камских заводах.
Сейчас Андрей Федорович служил директором Горного кадетского корпуса, он и позаботился о Павлуше...
По последнему санному пути Павлушу отвезли в далекий Санкт-Петербург. В большом городе уже наступала весна. Хотя Нева еще была скована льдом, на улицах уже сошел снег и было сухо. Бледные, худенькие девушки продавали первые подснежники. Дни выдались солнечные, с голубизной, но в домах всё еще ощущалась зимняя сырость и прохлада. Мальчуган с волнением вошел в огромное здание с колоннадой...
С тех пор прошло семь долгих беспокойных лет, однако Аносов на всю жизнь запомнил первый день своего пребывания в Горном корпусе. Когда он растерянно остановился среди обширного мрачноватого вестибюля, отставной солдат с медалями на груди - служитель Захар, улыбаясь, добродушно ободрил его:
- Ну, о чем, милый, задумался? Шагай смелее, и всё будет хорошо! Главное, умей за себя постоять!
Маленький коренастый мальчуган оживился, осмелел и с легкой развалкой пошел вверх по лестнице...
В большом и шумном Петербурге у Павлуши не было ни родных, ни знакомых. В корпусе большей частью учились дети чиновников горного и соляного департамента - городские мальчуганы, которые ничего не слышали о рудниках, о плавках металла, о заводах. Для них это была книга за семью печатями. Аносов с вдохновением рассказывал им о добыче руды, о том, как в лесных куренях углежоги жгли поленницы на уголь, о заводских механизмах. В маленьком, крепко сбитом уральском малыше чувствовалась большая внутренняя сила и любовь к родному делу. И это не удивительно: отец и дед с уважением говорили об искусстве горщиков, горное дело считали самым важным, и вполне естественно, что любовь к нему у Аносова привилась с детского возраста. Подражая голосу старого горщика, Павлуша пояснял однокашникам:
- В руднике глубоко под землей добывают руду, в домне ее варят - и выходит железо. Железо! Одно только слово, а железо в деле разной своей стороной оборачивается. Глядишь, это - брусковое, там шинное, там полосовое, а то кружковое. Кузнец из железа откует всё что угодно на потребу человеку. В хозяйстве и в большом деле железо - первая вещь. А кузнец - чародей! Он любой кусок железа превращает во всякую всячину. За это перед ним на заводе и в селе каждый шапку ломает...
Он вспомнил песню русского ковача и, не утерпев, спел ее. Кадеты молча переглянулись и сидели не шелохнувшись. Только белобрысый пруссак Гразгор недовольно нахмурился и сказал Аносову:
- Это нехороший мужицкий песня. В благородном обществе ее надо изгонять...