Павел Петрович с волнением перелистал книгу. Знатный путешественник отметил большое научное и познавательное значение музея, неутомимую деятельность его создателя, который был столь любезен, что сам сопровождал посетителей и давал им пояснения. Вздохнув, Аносов закрыл книгу и подошел к окну, за которым виднелась площадь. Показывая на строгие стильные здания и гранитный обелиск, он спросил:
- Кто же является творцом этого? Чувство подсказывает мне о большом такте и мастерстве зодчих, возведших этот величавый и спокойный ансамбль!
- Вы угадали, - сказал Соколовский. - Проекты сих зданий и решётки сделаны архитекторами Молчановым и Поповым - учениками великого Росси!
Аносов мечтательно смотрел вдаль. Всё было привлекательно в простых и строгих линиях и говорило о большом таланте строителей.
И вдруг он вспомнил о черных дорогах, усыпанных угольной пылью, и огорченно промолвил:
- Такие творения украшают город, но дороги к нему мрачны!
Павел Петрович повернулся и размеренным шагом пошел в кабинет. Усевшись в кресло, он спросил:
- А как доставляются сюда руды?
- Руды доставляются издалека, - пояснил начальник Колывано-Воскресенских заводов. - Вот карта, - показал он на стену. - На ней вы видите, что Барнаульский сереброплавильный завод снабжают рудой Салаирский завод, отстоящий от нас за сто шестьдесят с лишком верст, Змеиногорский рудник, который и того дальше, и Солоновский, расположенный за триста десять верст. Вся руда доставляется на подводах.
- Но это ведь очень дорого должно обходиться! - возразил Аносов.
Соколовский пожал плечами:
- Так угодно кабинету его величества. Даровая сила здесь дешевле всего.
Павел Петрович промолчал, на душе стало тяжело.
"Дешевый принудительный труд выгоднее усовершенствований! - с горечью подумал он. - Как это знакомо. И никто не подумает о простом человеке!"
Весь день Аносов был тих и печален. Обед в особняке начальника заводов прошел в сдержанном молчании. Вечером Аносов отправился в город. Он прошел по пыльной, безмолвной улочке, прохожие показали ему притаившийся за ветхим забором деревянный домик, в котором жил и умер Ползунов. Павел Петрович долго стоял с обнаженной головой перед крылечком, не решаясь войти. Ему чудилось, что вот-вот откроется дверь и выйдет, слегка сутулясь, с истомленным от болезни лицом изобретатель "огненной машины". Но тих и пуст был дворик. Лохматый пес лежал в тени под забором, кудахтали куры. Погруженный в мрачные мысли, Павел Петрович вышел к реке Барнаулке. Здесь на пустыре валялись огромные ржавые цилиндры. Чумазые ребятишки заводских мастеровых, играя среди зарослей полыни и крапивы, прятались в них.
"Вот и всё, что осталось от большой и умной машины!" - с грустью подумал Аносов и побрел прочь.
В конторе среди старых служащих еще свежи были предания об уральском механике, а словоохотливый подрядчик Данило Зуев поведал Аносову, что недавно умер старик, отставной мастеровой Харлов, прослуживший на заводе полвека да проживший в отставке три десятка лет. Этот дряхлый мастеровой хорошо помнил Ползунова и рассказывал о нем чудеса.
После утомительной дороги Павел Петрович спал крепко, а рано утром его разбудили нестройные, хриплые голоса. Пение смешивалось с бряцаньем цепей. Павел Петрович догадался - ведут на работу арестантов. Голодные и оборванные, шли они по широкой унылой улице и попрошайничали.
Аносов приоткрыл окно. "Эх, Русь, каторжная Русь!" - тяжело вздохнул он и прислушался.
Каторжники жалобно, тягуче пели:
Милосердные наши батюшки,
Не забудьте нас, невольников,
Заключенных - Христа ради!
Пожалейте-ка, наши батюшки,
Сожалейте, наши матушки,
Заключенных - Христа ради!
Мы сидим во неволюшке,
Во неволюшке: в тюрьмах каменных
За решетками за железными,
За дверями за дубовыми,
За замками за висячими,
Распростились мы с отцом с матерью,
Со всем родом своим, племенем...
Заводские жёнки со слезами на глазах подавали последнее. Одинокая и голодная бобылка низко кланялась арестантам и просила:
- Не обессудьте, несчастненькие, бог вам подаст...
Сколько доброты и душевности проявлялось в сердцах этих простых людей! Бряцая цепями, погоняемые конвойными, арестанты с грустной песней прошли базар. Голоса их замерли вдали, а Павел Петрович стоял у окна и вспоминал Урал.
Его тянуло к исследовательской работе над сплавами, а положение обязывало заботиться только о незыблемости заведенного порядка.
Выйдя из дому, Аносов пошел к Барнаулке. Вязкие сыпучие пески тянулись вдоль берега; мутные желтоватые воды торопились в Обь. У тяжелой темной колоды, укрытой ракитником, седой бергал полоскал ветхую рубашку и распевал глухим голосом:
Идет бергал из штоленки,
Шубенка на кем худенька;
Одна пола во сто рублей,
Другая во тысячу,
А всей-то шубенке цены нету,
Цена у царя в казне.
У царя в казне, в золотом ларце...
Павел Петрович горько улыбнулся: работный был сутул, портки на нем рваные. Ноги заскорузли от грязи.
- Как же так, старик: говоришь - одежка худа, а цены ей нет? спросил он.
- А ты, батюшка, не смейся, - перехватив лукавый взгляд Аносова, ответил бергал. - Песня моя не простая, с потайностью.
- Что за потайность?