Вопросы истории, 2007, №9. С. 18-32
Карпов Герман Михайлович - член редакционного совета журнала "Преподавание истории в школе".
Князь Борис Иванович Куракин занимает особое место в плеяде сподвижников Петра Великого. Он заметно выделялся среди современников образованностью, разносторонними интересами, а главное - стоял у истоков отечественной дипломатии нового времени.
Древний род князей Куракиных происходит от Гедемина. Правнук великого князя литовского Патрикей, князь южного галицкого Звенигорода, в 1408 г. отъехал в Москву и поступил на службу к Василию Дмитриевичу. Внук Патрикея князь Василий Иванович, прозванный Булгаком, имел четырех сыновей. Третий отпрыск Булгака князь Андрей Иванович - боярин и воевода Ивана III и Василия III - стал родоначальником рода Куракиных[1].
Одним из основных источников о жизни и деятельности Куракина до 1710 г. является его автобиография[2]. Из нее мы узнаем, что будущий дипломат родился 20 июля 1676 года. Его родители - князь Иван Григорьевич и Федосья Алексеевна, урожденная княжна Одоевская. "При крещении, - замечает автор, - имел счастье не малое". Восприемниками новорожденного были царь Федор Алексеевич и его сестра Екатерина Алексеевна, что предвещало ему положение "фаворита" при дворе.
Однако счастливым детство князя не было. Он не знал материнской ласки (мать умерла через несколько недель после родов), часто болел. На третьем и четвертом году жизни перенес две операции. Сорвавшись со строительных лесов в 8 лет, он долго не мог оправиться, хворал лихорадкой, отчего иногда казался окружающим слабоумным. Еще раньше мальчик остался круглым сиротой. Смоленский воевода князь Г. И. Куракин скончался в 1683 году. В дом Куракиных перешла бабушка юного князя Ульяна Ивановна Одоевская, "жена... великого ума и набожная, и в остиме (уважении) от всех". Под ее присмотром мальчик и рос.
Образование в ту пору за редким исключением даже для отпрысков знатных родов ограничивалось славянской грамотой, которую он постигал в течение двух лет. В это же время 7-летний мальчик, пожалованный в царские спальники, вовлекается в потешные баталии Петра. Юный князь не избежал участия и в первых уже более серьезных военных предприятиях - в Семеновских походах и в маневрах под Кожуховым.
В автобиографии Куракин подробно повествует о своих болезнях, но ничего (кроме простого упоминания о своем участии в потешных баталиях) не говорит о своих тогдашних ощущениях и впечатлениях. Можно только догадываться, чего стоили болезненному подростку эти учения-экзерции, усложнявшиеся год от года. Особенно трудно ему приходилось, когда увлекательные детские игры в войну сочетались с тяжелой физической работой. Соратники царя плели фишины, строили укрепления, отрывали траншеи. Полупоходная жизнь физически закалила многих сверстников Петра, но не Куракина. Болезни его не оставляли, но он научился мобилизовывать свои духовные и физические силы в нужный момент.
Прапорщик, а затем поручик Куракин участвовал в составе Семеновского полка в Азовских походах. При возвращении "после взятия" Азова молодого офицера свалила жестокая лихорадка, которая долго его не отпускала и от которой он пришел в "великую тощету и слабость". После второго похода он получил "болезнь великую... имел гипохондрию и меланхолию... чуть жив ходил и от еды аппетиту нимало не имел". Вылечил семеновца грек Спиридон какими-то каплями.
Поправившись после очередной перенесенной болезни, Борис Куракин под именем московского дворянина Бориса Иванова в марте 1697 г. в числе 39 молодых людей отправился в Италию для "научения наукам навтичным" (навигационным) и овладения искусством судовождения. В Венеции он пробыл около полутора лет, освоив начальный курс морского дела (дважды при этом выходил в море) и "довольно научась итальянскому языку". По возвращении из-за границы в феврале 1699 г. похоронил жену. Несмотря на молодость он уже семь лет как был женат на Ксении Лопухиной - родной сестре супруги царя - Евдокии.
Для защиты "свидетельствованного листа" (аттестата), полученного от мореходов и властей Венеции, Куракин отправился в Воронеж, где в ту пору находился государь. Петр, видимо, остался доволен познаниями навигатора. "Некоторое счастье я себе видел от его величества" - вспоминал позднее о тех днях свояк царя.
К лету 1699 г. в Азове сформировалась эскадра, которой предстояло отправиться в Керченский поход. Петр стремился опробовать на морской волне построенные в Воронеже корабли, проверить в деле выучку только что набранных экипажей судов. Не менее важная задача похода заключалась в том, чтобы наглядно продемонстрировать турецким властям Керчи морские притязания России. Борис Куракин в числе немногих русских оказался участником похода (не только капитаны и офицеры, но и большинство матросов на судах были иностранцами). Он был определен на корабль Шаутбенахта Ван Реза "Цвет войны".
С начала Северной войны капитан Куракин находится в действующей армии, участвуя в известных сражениях - под Нарвой, Нотебургом, Ниншанцем. При штурме Нарвы (1704 г.) он был еще майором, спустя четыре года стал подполковником.
Тяжелые военные кампании сказались на здоровье князя. Всю зиму и весну 1705 г. он болел, а летом получил царский указ "ехать за море для лечения". В России уже тогда знали о целительных водах Карлсбада. Туда и отправился офицер-отпускник. В Карлсбаде он провел один месяц, но в целом его путешествие продолжалось 13 месяцев. Из них более полугода он провел в Голландии, продолжая лечение у разных докторов. Здоровье князя поправилось благодаря лекарствам, процедурам и свободной жизни путешественника, не обремененного поручениями. Он осматривал достопримечательности посещаемых городов, знакомясь с бытом и нравами разных слоев населения. Особенно обогатило его впечатлениями путешествия по городам Голландии, страны, в которой ему вскоре предстояло на протяжении многих лет представлять Россию.
В 1707 г. Куракин сделал первые шаги на дипломатическом поприще. Петр отправил его в Рим с поручением добиться от папы осуждения притязаний Станислава Лещинского на польский престол. Посланник высказал опасения относительно будущего католицизма в Польше в случае, если там утвердится ставленник шведского короля, известного своим неприязненным отношением к Римской церкви. На этом фоне Куракин старался в выгодном свете представить положение католиков в России. Он напомнил папе и кардиналам, что царь разрешил им свободное исповедование своей веры, позволил строить костелы, не препятствует проезду через Россию католических миссионеров, отправлявшихся в восточные страны.
Однако несмотря на эти заверения и продолжительное, почти 7-месячное пребывание в Риме, Куракин выполнил поручение царя наполовину, добившись только уклончивого ответа понтифика: он не склонен признать Станислава до тех пор, пока его не признает королем вся Речь Посполитая. Но даже такую осторожную позицию папа отказался зафиксировать в письменном ответе царю, так как в такой же устной форме ранее дал ответ французскому королю, добивавшемуся, напротив, от папы признания королем Станислава. Римский престол опасался усиления недовольства приверженцев Станислава в Польше, и без того возмущавшихся тем, что папа не поддерживает их избранника.
Выполняя поручения Петра в Риме, Куракин приобрел начальный опыт дипломатии, познакомился с ее внешней стороной - этикетом и протоколом, а главное - получил представление о хитросплетениях европейской политики.
Возвращался в Россию Куракин кружным путем, посетив Венецию, Флоренцию, Вену, Прагу, Лейпциг, Гамбург, города Голландии. Все, что, на его взгляд, заслуживало внимания из увиденного, он заносил в дневник и путевые заметки[3]. В русской традиции подобного опыта не было. Путешественника интересовала финансовая система западноевропейских стран: деятельность кредитных учреждений, техника перевода денег, вексельного обращения, обменные курсы валют. В записках имеются также сведения о масштабах торговых операций (в большей мере это относится к Голландии), развитии мануфактурного и ремесленного производства. Все эти сведения могли быть источником для изучения состояния экономики европейских стран. Борис Иванович обращает внимание на внешний вид городов и особенности городского быта, отмечая чистоту улиц, застройку преимущественно каменными домами, наличие ночного освещения, устройство оранжерей, садов, зверинцев, опрятность горожан, вошедшие в моду загородные пикники, променады, лечение на водах, катание на коньках (Голландия) и посещение кофеен - излюбленных мест общения горожан. К числу важнейших и неизменных принадлежностей европейских городов Куракин относит университеты (по его терминологии - академии).
В городах Голландии он любовался прямыми каналами, широкими улицами, удобными гаванями с множеством кораблей. В Амстердаме осмотрел построенный царем и волонтерами корабль "Петр и Павел", к этому времени уже совершивший несколько плаваний в Ост-Индию. Куракин как человек военный подмечал особенности амуниции и строевой подготовки воинских подразделений армий посещаемых им стран. С большим интересом он наблюдал анатомические опыты, рассматривал диковинные экспонаты в собраниях натуралистов (как известно, этим пристрастием отличался и Петр I).
Однако по меркам более позднего времени, да и самого Бориса Ивановича в зрелые годы его наблюдения 1705 - 1708 гг. еще довольно поверхностны, подчас наивны. Его природная любознательность не подпитывалась необходимой образованностью. Не случайно в дневниковых записках не нашлось места хотя бы для беглого упоминания о театральных преставлениях, прочно вошедших в городской быт европейских стран. Более доступными для автора оказались массовые карнавальные действа, которые он наблюдал в итальянских городах. Находясь долгое время в Риме, где сохранились зримые следы античного наследия, русский путешественник отметил только один памятник древности - Колизей - "великую махину", где Нерон "травил христиан зверями". Борис Иванович еще не приобрел вкуса и к слушанию светской музыки (в записках имеются два упоминания об исполнении ораторий в храмах Рима, впрочем не особенно ему понравившихся). Однако обращает на себя внимание упоминание в письме к шурину А. Ф. Лопухину об отправке им из Гамбурга двух ящиков с книгами: одного - побольше - для себя, другого - поменьше - для Петра.
Осенью 1708 г. Куракин снова в действующей армии. За несколько дней перед решающим событием Северной войны - Полтавским сражением - Борис Иванович заболел и вынужден был даже исповедоваться и причаститься. Но "потом хотя не твердо, однако ж в бодрость малую пришел, и был на баталии генеральной", командуя лейб-гвардии Семеновским полком до самого конца сражения. Но заслуженной награды не получил, хотя "по той баталии все взысканы" подарками, чинами, деревнями, "крестами кавалерийскими" - с горечью сообщает в автобиографии командир Семеновского полка, хотя многие из награжденных, по его мнению, не отличаются знаниями и старанием, а, напротив, подвержены порокам "пьянства и завидости". Сам Куракин терялся в догадках о причинах охлаждения царя к нему. Несмотря на родство с Петром по жене, Куракин не входил в его "компанию". Что же касается упомянутого родства, то оно после заточения Евдокии в монастырь также не способствовало душевной близости Петра к свояку. Однако это не могло быть причиной того, что командир одного из двух гвардейских полков был обойден наградами. Очевидно князь "по возмущению неприятельскому получил гнев" государя. А "неприятелей" у Куракина было немало. Причиной тому его независимый характер, ироничные, а подчас желчные суждения о ближайших соратниках царя. Но вскоре Петр, руководствуясь интересами дела, преодолел антипатию к князю.
После Полтавы жизнь Куракина круто переменилась. Он оставляет военную службу и вступает на дипломатическое поприще. Этому способствовали заграничные путешествия князя, во время которых он познакомился с западным миром, освоил иностранные языки (сначала итальянский, затем - немецкий, голландский, французский), получил в Риме начальный опыт дипломатии. Первоначально у Петра желание офицера-семеновца стать дипломатом не встретило благожелательного отклика. Но вскоре царь изменил свое отношение к этому. По мере того, как Россия все более активно входила в систему международных отношений, ее внешнеполитическое ведомство испытывало острую нужду в специалистах. Петр вскоре убедился, что России будет более полезен Куракин-дипломат, чем Куракин-офицер.
В октябре 1709 г. "подполковник от гвардии и комнатный его царского величества" (так именовался Куракин в посольских документах) отправился в Ганновер. Ему предстояло склонить правителя этого одного из крупных протестантских государств империи курфюрста Георга-Людвига к союзническим отношениям с Россией.
Известие о полтавской победе русских было холодно встречено во всех европейских столицах. Каждая из противоборствующих сторон в войне за Испанское наследство - Франция и Испания, с одной стороны, Англия, Голландия и Австрия - с другой, надеялись привлечь Швецию, обладавшую первоклассной армией, на свою сторону. Теперь с этими надеждами пришлось расстаться. Только в Копенгагене и Дрездене поражение Швеции было воспринято с явным удовлетворением.
Как замечает Т. К. Крылова в работе "Полтавская победа и русская дипломатия" в Западной Европе тогда "склонны были приписывать Петру замыслы самые грандиозные. Наоборот, русские дипломатические документы, может быть не без тайного умысла, усиленно подчеркивают умеренность политических планов Петра"[4].
Усилия российской дипломатии в ту пору сводились к тому, чтобы: восстановить Северный союз, расширить его состав, нейтрализовать возможные попытки морских держав (Англия, Голландия) оказать помощь Швеции.
Над решением второй и третьей задач предстояло трудиться Куракину. Первой акцией на этом пути была его поездка в Ганновер.
Русскому послу пришлось мобилизовать весь свой небольшой дипломатический опыт, проявить твердость и одновременно гибкость в отстаивании интересов России. Ганновер и Швеция как протестантские государства были традиционно связаны узами дружбы, общими интересами в приграничных спорах с Данией и Пруссией и рядом союзных договоров. Однако Полтава существенно повлияла на характер международных отношений в Европе, внесла заметные коррективы в настроения и намерения Ганновера. Курфюрст, пользуясь ослаблением Швеции, надеялся расширить свои владения за счет соседних с Ганновером Бремена и Вердена, которые принадлежали Швеции. Петр был намерен поддержать эти намерения Ганновера и тем самым приобрести еще одного союзника в Европе.
Учитывая важность и секретность предстоящих переговоров, Куракина снабдили подробным наказом[5], который по указанию царя составил канцлер Г. И. Головкин. Наказ предписывал послу убедиться, насколько верны слухи в "склонности его светлости" к России. В случае, если слухи подтвердятся, послу необходимо было добиваться приватной аудиенции у курфюрста. От имени царя его следовало уведомить, что в России знают о традиционных дружественных отношениях Ганновера со Швецией, что курфюрст "всякие услуги и доброхотства шведской короне чинил", но что "немного за то благодарения от шведской стороны получил, но наипаче всякие досады". А из-за близости к Ганноверу шведских владений Бремена и Вердена король "всегда может быть опасен... ибо их шведское ненасытие к распространению своей власти уже всем соседям" хорошо известно.
Послу надлежало подчеркнуть, что российский государь королю шведскому "конечного опровержения не намерен искать", но "намерен силу его таки обуздать", чтобы он не мог как прежде вредить России, империи и прочим соседним государствам.
После такого вступления дипломату надлежало предложить Георгу присоединиться к восстановленному в октябре 1709 г. Северному Союзу. В этом случае Россия обязуется поддерживать стремление Ганновера расширить свои владения за счет приграничных бременских провинций.
Строго придерживаясь инструкции, Куракин вместе с тем в более мягкой, дипломатической форме сформулировал эту задачу своей миссии. В ответ Георг, связанный системой международных договоров, ограничился пожеланием скорейшего (нынешней зимой) мира между Швецией и Россией.
На фоне в целом благожелательного отношения к российской стороне и определенного интереса к предложениям посла при ганноверском дворе имелась достаточно влиятельная прошведская партия во главе с сыном курфюрста. Куракину необходимо было нейтрализовать ее влияние. С этой целью посол нанес визит матери курфюрста Софии, у которой сохранились приятные воспоминания о встрече с русским царем в Коппенбрюгге летом 1697 г., во время его заграничного путешествия.
В последующих переговорах ганноверская сторона в лице министров Бернсдорфа и Ельца уверяла русского посла в расположении и дружеских чувствах курфюрста к царю. Однако от наступательного союза и присоединения к Северному союзу уклонялась, ссылаясь на то, что войска курфюршества, согласно договору, находятся на службе у Великого союза (Англия, Голландия, Австрия).
Куракин отступил на предусмотренный наказом запасной вариант - заключить оборонительный союз, идея которого для Ганновера казалась более приемлемой. Уже через несколько дней обсуждался проект такого договора. Задача посла заключалась в том, чтобы наполнить его более выгодным для России содержанием. В частности, он настаивал на том, чтобы курфюрст приложил старания "дабы король датский и польское величество в своих владениях атакованы (шведами) не были". Куракин стремился также добиться заверения, что Ганновер будет всячески препятствовать усилению шведского корпуса генерала Крассау, располагавшегося в Померании, путем вербовки рекрутов и притока денежных средств. Со своей стороны, Россия обязывалась не нападать на шведские войска в Померании, если ее войска в Польше не будут ими атакованы.
Это добавление к проекту оказалось весьма своевременным, так как послу вскоре стало известно о попытке шведского агента добиться от ганноверского двора финансовой поддержки. Куракину удалось убедить партнеров по переговорам отказать Швеции в получении займа. Попутно такие же заверения он получил и в Вольфенбютеле, куда он ездил в феврале 1710 г. для переговоров с тамошним герцогом о заключении оборонительного союза, скрепленного браком принцессы Софии Шарлоты с царевичем Алексеем.
Усилия русского посла оказались результативными не только благодаря его умению вести переговоры. Этому благоприятствовали успехи России на поле брани, а также упрямство Карла XII, его нежелание даже в том затруднительном положении, в котором он оказался после поражения на Украине, поступиться хотя бы малейшей частью обширных владений Швеции. Ганновер, пользуясь финансовыми затруднениями Швеции, предложил Стокгольму уступить ему бременские земли за весьма солидную сумму. Но шведская сторона согласилась только на временный их залог.
Затянувшиеся переговоры Ганновера и Стокгольма отдаляли завершение миссии Куракина, что не могло не беспокоить Петра. Посольская канцелярия направила ему новый проект договора, содержавший уступки пожеланиям Ганновера.
Но посол, проявив выдержку, не стал знакомить ганноверских коллег с этим отступным вариантом соглашения. Дальнейшие события показали, что такой риск с его стороны оказался оправданным. Этому способствовали очередные победы России в войне и нежелание Швеции считаться с менявшимися реалиями.
Русско-ганноверский договор "о взаимной дружбе и союзе" на основе ранее согласованного проекта был подписан полномочными представителями 22 июня 1710 года. Однако Георг-Людвиг не сразу его ратифицировал. Только после взятия русскими войсками Выборга и капитуляции Риги он подписал трактат 18 июля.
Осмысливая по горячим следам итог своей миссии в Ганновере, Куракин подчеркивает, что "интерес из сего обязательного трактата нашему двору есть многий". Курфюрст с "того дня с шведом никакого альянса в противность нашим интересам учинить не может". Ганновер обязывался противодействовать всяким попыткам нападения на Саксонию и Польшу и не пропускать шведские войска из Бремена в Померанию. Шведы не получили запрашиваемого займа. По настоянию Куракина в договор были включены весьма важные пункты о взаимопомощи ("вспоможении") в случае необходимости одной стороне другой войсками и иными средствами. Ценность договору прибавляло и то, что согласно акту о наследовании английского престола, Георг должен был стать после смерти королевы Анны королем Англии. Это давало основание руководителям российской дипломатии надеяться на улучшение отношений со страной, заметно влиявшей на характер международной обстановки.
Окончив дела в Ганновере, Куракин должен был отправиться с секретной миссией в Лондон. Задача посла заключалась в том, чтобы убедить Лондон в миролюбивых намерениях царя. Как и в Ганновере, ему надлежало убедить английский двор в том, что русский государь продолжает войну со Швецией не по причине "ненависти и коварства" и не из-за стремления к "полному опровержению" шведского короля, "но токмо дабы его силу и гордость вредительную... поукротить". Поэтому Россия хотела бы надеяться на нейтралитет Англии в военном конфликте на Севере Европы. При этом всякое посредничество в поисках мира Россия не ищет, но в отличие от Швеции не отвергает.
Послу необходимо было создать в Лондоне впечатление об умеренности притязаний России. При этом надлежало даже подчеркнуть, что она создает флот на Балтике не для того, чтобы чинить угрозу соседям, а исключительно для обороны своих рубежей. Послу, следовало также подтвердить открытость портов России для английского "свободного купечества"[6].
При этом посол учитывал и те изменения в международной обстановке, которые произошли в течение года. Морские державы Голландия, Англия и их союзница Австрия выступили с инициативой дипломатического оформления идеи о Северном нейтралитете, согласно которой в землях империи должна была установиться атмосфера "тишины и покоя". Актом, подписанном его инициаторами-гарантами в марте 1710 г., предлагалось прекратить всякие военные действия на территории империи между Швецией и ее противниками Данией и Саксонией. Акт поддержали германские государства, в том числе наиболее крупные из них Ганновер и Пруссия.
Россия, чтобы не оказаться в изоляции, присоединилась к нему. Как заметил несколько позже вице-канцлер П. П. Шафиров: "И хотя сие весьма противно было его царского величества и его союзников высокому интересу, однакож дабы всему свету свою умеренность показать изволил согласитца с своими союзниками и склонить оных к восприятию того, хотя и не полезного их интересу, предложения"[7].
Еще более категорично высказался по этому поводу Н. Н. Молчанов: "Трудно было представить более явное враждебное объединение Европы в защиту Швеции и против России"[8]. Провозглашенный нейтралитет на севере Европы сулил немалые выгоды ослабленной и нуждавшейся в передышке Швеции. Но то же требовалось и России после успешной, но весьма затратной компании 1709 - 1710-х годов.
Однако все расчеты европейских (в том числе и шведских) политиков разрушил Карл XII, который привык решать возникшие проблемы не средствами дипломатии, а мечом. Он отверг спасительную для Швеции инициативу двух военных союзов Европы и приказал корпусу генерала Крассоу, запертому в Померании, готовиться к наступлению против войск Северного союза и германских князей, заинтересованных в поражении Швеции.
В этих условиях русский посол, постоянно получавший инструкции из России, использует малейшую возможность, чтобы убедить Лондон в бесперспективности его политики в отношении Швеции. Он многократно встречался с руководителями внешнеполитического ведомства, но добиться ощутимых благоприятных для своей страны результатов ему не удалось.
21 апреля после полугодичного пребывания в Лондоне Куракин предпринимает еще одну попытку повлиять на позицию Англии. В аналитической записке "Рассуждения о состоянии дел в Европе"[9], адресованной статс-секретарю Сент-Джону (Болинброку), он уверяет английских коллег в том, что их приверженность политике нейтралитета в германских делах наносит вред национальным интересам Англии. По его мнению, приблизить благоприятный для Англии и ее союзников исход войны против Франции могут не столько их успехи на полях Фландрии, сколько отказ от упомянутой политики. Дело в том, что Швеция, не признающая принцип "тишины и покоя" в империи, готовится нанести удар в Германии, что, несомненно, на руку Франции: союзники в этом случае вынуждены будут отвлекать часть сил, действующих против нее, для удерживания корпуса Крассоу в Померании. Посол советует упредить несговорчивого, не понимающего своей выгоды соперника и ударить по нему, используя для этого при символическом участии Англии и Голландии объединенные силы Саксонии, Дании, России.