Они выпили – вода и вода, чистая вода, вроде весенней, не теплая и не
холодная, без всякого особого вкуса, но она разливала по телу силу и
вселяла бодрость. Съеденные после нее затхлый хлеб и ссохшиеся яблоки
(больше ничего не осталось) утолили голод лучше самого обильного
завтрака в Хоббитании.
Проспали они меньше пяти часов, а потом снова шли, шли и шли по
бесконечной ленте древнего Тракта – только два раза за день позволил им
отдохнуть Всеславур. К вечеру они одолели миль двадцать с лишним и
оказались у крутого поворота направо, в низину, напрямую к Бруиненскому
броду. Хоббиты прислушивались и присматривались – пока никого, но
Всеславур все чаще останавливался и с тревогой на лице поджидал их, если они отставали. Раз или два он даже заговорил с Бродяжником по-
эльфийски.
Но как бы ни тревожились провожатые, а хоббиты нынче свое прошли.
Они спотыкались и пошатывались, мечтая только об одном – дать роздых
ногам. Боль терзала Фродо вдвое против вчерашнего, и даже днем все
виделось ему призрачно-серым, точно мир выцвел и странно опустел.
Теперь уж он нетерпеливо ждал ночи как избавления от тусклой пустоты.
Наутро, в предрассветный час, хоббиты снова брели по дороге –
заспанные, усталые, унылые. А Переправа была еще далеко, и они, чуть не
падая, каким-то чудом поспевали за провожатыми.
– Страшнее всего будет здесь, на пути к реке, – молвил Всеславур, –
ибо чует мое сердце, что погоня скачет по пятам, а у Переправы нас ждет
засада.
Дорога спускалась под гору меж травянистыми склонами, и хоббиты
шли по мягкой траве, чтобы отдохнули ступни. К вечеру с обеих сторон
вдруг надвинулся густой сосняк, а потом дорога втиснулась в ущелье,
между сырыми отвесными утесами из бурого гранита. Эхо преследовало
путников стуком несчетных копыт и несметных шагов. Внезапно дорога
вырвалась на простор из теснины: перед ними лежал пологий спуск к
Броду, а на том, крутом и утесистом берегу вилась наверх тропа и
громоздились горы, заслоняя бесцветное небо.
Из ущелья выкатилось оставленное ими эхо – шарканье подошв, стук
копыт, – и вздрогнули нижние ветви сосен. Всеславур обернулся,
прислушался – и вдруг опрометью ринулся к спутникам.
– Скачи! – крикнул он Фродо. – Скачи! Прочь от врагов!
Белый конь метнулся вперед; хоббиты побежали вниз по склону,
Всеславур и Бродяжник – за ними. А сзади раскатом гулкого эха грянули
копыта, из ущелья вылетел Черный Всадник и придержал коня,
покачиваясь в седле. Еще один, еще один и еще двое.
– Вперед! Скачи! – снова крикнул Всеславур.
Но Фродо отпустил поводья: странная слабость одолевала его. Конь
перешел на шаг, и он обернулся. Всадники стояли на гребне холма
недвижными черными статуями; за ними клубился серый туман. Вдруг в
хоббите проснулся страх и гнев. Рука его оставила уздечку, и он обнажил
меч, сверкнувший на солнце розоватым блеском.
– Скачи! Да скачи же! – крикнул Всеславур и приказал коню по-
эльфийски, звонко и горделиво: – Норо лим, норо лим, Асфалот!
Белый конь прянул вперед и быстрее ветра помчался по дороге. В тот
же миг ринулись с холма черные кони, и Фродо услышал леденящий вой, тот самый, что недавно оглашал Южный удел Хоббитании. Возопил