за Пином и Гимли.
– Будь начеку! – посоветовал ему гондорец. – Неизвестно, какие у нее
намерения…
– Известно! – перебил Боромира Арагорн. – А вот ты не знаешь, о чем
говоришь. На этой земле нет места Злу: оно умирает даже в помыслах
лиходеев, если они приносят его с собой… правда, порою погибают и
лиходеи – но только те, для которых Зло стало единственной основой
жизни. Так что сегодня я усну спокойно – впервые с тех пор, как покинул
Раздол. Надеюсь, наши невзгоды и горести хотя бы на время канут в
небытие. Нам необходимо как следует отдохнуть. – Арагорн лег и
мгновенно уснул.
Вскоре уснули и остальные Хранители. Их не тревожили даже
сновидения, а спали они необычайно долго. Когда, проснувшись, они
вылезли из шатра, в небе светило серебристое солнце, а над круглым
водоемом высокого фонтана круто выгибалась яркая радуга.
Спокойно-светлые, словно капли росы, искрились над Галадхэном
ясные дни, и вскоре Хранители потеряли им счет; иногда с востока
наползала туча, но, пролившись дождем, быстро выцветала и уплывала
стайкой облачков на запад; день ото дня становилось теплее, прозрачный
воздух казался весенним, однако в мягкой лесной тишине по-прежнему
ощущалось дыхание зимы. Хранители гуляли по окрестностям Галадхэна,
плотно ели и много спали, но их житье не казалось им скучным – видимо,
они очень вымотались в пути.
Владыки больше не призывали гостей, а другие эльфы, жившие в
Крепости, почти не знали всеобщего языка. Хэлдар, пожелав им
счастливого пути, снова отправился на северную границу – теперь там
стояла сильная дружина. Леголас постоянно пропадал у сородичей, он даже
редко ночевал в шатре и только обедать приходил к Хранителям.
Болезненная, как свежая рана, тоска, не дававшая Хранителям
говорить о Гэндальфе, постепенно сменилась благодарной грустью, и
теперь они часто его вспоминали. Порой в мелодичных эльфийских песнях
им слышалось имя сгинувшего друга – лориэнцы тоже оплакивали мага. «А
митрандир э сэрверен», – печально пели жители Галадхэна; они, как сказал
Хранителям Леголас, называли Гэндальфа Серебристым Странником. Но
переводить их песни Леголас отказывался – говорил, что ему недостанет
искусности, – да и горькая печаль, по его словам, вызывала желание не
петь, а плакать.
Первым, кто переплавил свою горечь в песню, оказался, как это ни
странно, Фродо, хотя обычно песен не сочинял и даже в Раздоле, слушая
эльфов, сам он почти никогда не пел, даром что помнил множество песен.
А сейчас, прислушиваясь к лориэнским напевам, неожиданно для себя
создал песню о Гэндальфе. Но, когда он попытался спеть ее Сэму, она
распалась на неуклюжие куплеты – так рассыпаются сухие листья под
порывами ветра. И все же он ее спел:
Бывало, смеркнется чуть-чуть,
И слышен шум его шагов;
Но на рассвете в дальний путь
Он уходил без лишних слов,
На запад или на восток —