– Гондор! Вот он, смотрите, Гондор! – воскликнул Арагорн. – Если бы
довелось мне увидеть тебя, о Гондор, в иной, в радостный час! Покамест
нет мне пути на юг к твоим светлым потокам.
О белокаменный Гондор! С незапамятных пор
Западный веял Ветер от Взморья до Белых гор,
И сеял Серебряный Саженец серебряный свет с ветвей —
Так оно было в давние времена королей.
Сверкали твои твердыни, и с тех, с нуменорских времен
Был славен венец твой крылатый и твой золотой трон.
О Гондор, Гондор! Узрим ли Саженца новый свет,
Принесет ли Западный Ветер горный отзвук, верный ответ?
– Вперед! – сказал он, переводя взгляд на северо-запад и свою
дальнюю дорогу.
Погоня стояла над каменным обрывом. Сорока саженями ниже тянулся
широкий щербатый уступ, а за ним – скалистый отвес: Западная Ограда
Ристании. Последний обрыв Приречного взгорья: дальше, сколько хватал
глаз, раскинулась пышная степь.
– Гляньте! – вскричал Леголас, указывая на бледные небеса. – Снова
орел – высоко-высоко! Летит вроде бы отсюда, возвращается к себе на
север. Летит – ветер обгоняет! Гляньте, вон он!
– Нет, друг мой Леголас, – отозвался Арагорн, – незачем и глядеть. Не
те у нас глаза. Выше высокого, должно быть, летит. Наверно, он – вестник,
и хотел бы я знать, с какими вестями, не его ли я вчера и видел? А ты
лучше вон куда погляди! Туда, на равнину! Уж не наша ли это погань там
бежит? Вглядись-ка толком!
– Да, – согласился Леголас, – там-то все как на ладони. Бежит целое
полчище – все пешим ходом. А наша ли это погань – не разобрать.
Далековато до них, лиг двенадцать, не меньше. Если не больше: степь – она
обманчива.
– Лиг до них, сколько ни есть, все наши, – проворчал Гимли. – Ладно,
теперь хоть след искать не надо. Бежим вниз – любой тропой!
– Любая тропа длиннее оркской, – возразил Арагорн.
При дневном свете след нельзя было потерять. Орки, видно, неслись
со всех ног, разбрасывая корки и обглодки мякинного хлеба, изодранные в
клочья черные плащи, засаленные тряпицы, разбитые кованые сапоги. След
вел на север, вдоль по гребню, и наконец подвел к глубокой стремнине, откуда низвергался злобный ручей. Тропка вилась по уступам, резко
ныряла вниз и пропадала в густой траве.
Так они окунулись в живые зеленые волны, колыхавшиеся у самых
отрогов Приречного взгорья. Ручей расструился в зарослях желтых и белых
водяных лилий – и зазвенел где-то вдали, унося свои притихшие воды
покатыми степными склонами к изумрудной пойме дальней Онтавы.
Зима отстала, осталась за хребтом, а здесь веял резвый, ласковый
ветерок,
разносил
едва
уловимое
благоуханье
весенних
трав,