окликал же их старина Бродяжник! А они знай бежали, бежали и орали, пока не напоролись на свору орков: те стояли, прислушивались и, может, даже не заметили бы их, да тут поди не заметь. Заметили – вскинулись: визг, вой, и еще орки за орками выскакивали из ольшаника. Они с Мерри –
за мечи, но орки почему-то биться не желали, кидались и хватали за руки, а
Мерри отсек несколько особо хватких лап. Эх, молодчина все-таки Мерри!
Потом из лесу выбежал Боромир: тут уж оркам, хочешь не хочешь,
пришлось драться. Он искрошил их видимо-невидимо, какие в живых
остались, бежали со всех ног. Но они втроем с Боромиром далеко не ушли,
их окружила добрая сотня новых орков, здоровенных, с мечами и луками.
Стрелы так и сыпались, и все в Боромира. Боромир затрубил в свой
огромный рог, аж лес загудел, и поначалу враги смешались и отпрянули. Но
на помощь, кроме эха, никто не спешил; орки расхрабрились и освирепели
пуще прежнего. Больше Пин, как ни силился, припомнить ничего не мог.
Последнее, что помнил, – как Боромир, прислонясь к дереву, выдергивал
стрелу из груди; и вдруг обрушилась темнота.
«Ну, наверно, дали чем-нибудь по голове, – рассудил он. – Хоть бы
Мерри, беднягу, не очень поранили. А как с Боромиром? И с чего это орки
нас не убили? Где мы вообще-то и куда нас волокут?»
Вопросов хватало – ответов не было. Он озяб и изнемог. «Зря, наверно,
Гэндальф уговорил Элронда, чтоб мы пошли, – думал он. – Какой был от
меня толк? Помеха, лишняя поклажа. Сейчас вот меня украли, и я стал
поклажей у орков. Вот если бы Бродяжник или хоть кто уж догнали бы их и
отобрали нас! Да нет, как мне не стыдно! У них-то ведь дела поважнее, чем
нас спасать. Самому надо стараться!»
Пин попробовал ослабить путы, но путы не поддавались. Орк,
сидевший поблизости, гоготнул и сказал что-то приятелю на своем
мерзостном наречии.
– Отдыхай, пока дают, ты, недомерок! – обратился он затем к Пину на
всеобщем языке, и звучал он чуть ли не мерзостнее, чем их собственный. –
Пока дают, отдыхай! Ножками-то зря не дрыгай, мы тебе их скоро
развяжем. Наплачешься еще, что не безногий, соплями и кровью изойдешь!
– Моя бы воля, ты бы и щас хлюпал, смерти просил, – добавил другой
орк. – Ох, попищал бы ты у меня, крысеныш вонючий!
И он склонился к самому лицу Пина, обдав его смрадом и обнажив
желтые клыки. В руке у него был длинный черный нож с зубчатым
лезвием.
– Тише лежи, а то ведь не выдержу, пощекочу немножечко, –
прошипел он. – Еще чухнешься – я, пожалуй, и приказ малость подзабуду.
Ух, изенгардцы! Углук у багронк ша пушдуг Саруман-глоб бубхош скай! – И
он изрыгнул поток злобной ругани, щелкая зубами и пуская слюну.
Пин перепугался не на шутку и лежал без движения, а перетянутые
кисти и лодыжки ныли нестерпимо, и щебень впивался в спину. Чтоб легче
было терпеть, он стал прислушиваться к разговорам. Кругом стоял галдеж,
и, хотя орки всегда говорят, точно грызутся, все же ясно было, что кипит
какая-то свара, и кипела она все круче.
К удивлению Пина, оказалось, что ему почти все понятно: орки
большей частью изъяснялись на общем наречии Средиземья. Тут, видно,
был пестрый сброд, и, говори каждый по-своему, вышла бы полная
неразбериха. Злобствовали они недаром: не было согласья насчет того, куда
бежать дальше и что делать с пленниками.
– И убить-то их толком нет времени, – пожаловался кто-то. –