долговато: имя мое росло с каждым днем, а я прожил многие тысячи лет, и
длинный получился бы рассказ. На моем языке, по-вашему, ну скажем,
древнеонтском, подлинные имена рассказывают, долго-долго. Очень
хороший, прекрасный язык, однако разговаривать на нем трудно, и долго
надобно разговаривать, если стоит поговорить и послушать.
Ну а если нет, – тут его глаза блеснули здешним блеском и как бы
немножко сузились, проницая, – тогда скажите по-вашему, что у вас нынче
творится? И вы тут при чем? Мне отсюда кое-что и видно, и слышно
(бывает, и унюхаешь тоже) – ну отсюда, с этой, как ее, с этой, прямо скажу,
а-лалла-лалла-румба-каманда-линд-ор-буруме. Уж не взыщите: это малая
часть нашего названья, а я позабыл, как ее называют на других языках, –
словом, где мы сейчас, где я стою погожими утрами, думаю, как греет
солнце, как растет трава вокруг леса, про лошадей думаю, про облака и про
то, как происходит жизнь. Ну так как же? При чем тут Гэндальф? Или эти –
бурарум, – точно лопнула контрабасная струна, – эти орки, что ли, и
молодой Саруман в Изенгарде? Новости я люблю. Только без всякой
спешки.
– Большие дела творятся, – сказал Мерри. – И как ни крути, а
долгонько придется нам тебе о них докладывать. Ты вот нас просишь не
спешить – так что, может, и правда спешить не будем? Не сочти за
грубость, только надо бы тебя сперва спросить, как думаешь с нами
обойтись, на чьей ты вообще-то стороне? Ты что, знаешь Гэндальфа?
– А как же, знаю, конечно: вот это маг так маг – один, который по-
настоящему о деревьях заботится. А вы его тоже знаете?
– Очень даже знали, – печально выговорил Пин. – Он и друг наш был,
и вожатый.
– Тогда отвечу и на другие ваши вопросы, – сказал Древень. –
«Обходиться» я с вами никак не собираюсь: обижать вас, что ли? Нет, зачем
же. Может, у нас вместе с вами что-нибудь да получится. А насчет
«сторон», простите, даже и в толк не возьму. У меня своя, ничья сторона: хорошо, коли нам с вами окажется по дороге. Да, а про Гэндальфа вы
почему так говорили, будто его уж и в живых нет?
– Нет его в живых, – угрюмо сказал Пин. – Вроде бы и надо жить
дальше, а Гэндальфа с нами уж нет.
– Ого-го, ничего себе, – сказал Древень. – Хум, хм, вот тебе и на. – Он
примолк и поглядел на хоббитов. – Н-да, ну извините, не знаю, что и
сказать. Дела, дела!
– Захочешь подробнее, мы тебе и подробнее расскажем, – пообещал
Мерри. – Только это много времени займет. Ты опусти-ка нас на землю, а?
Посидим, погреемся на солнышке, пока оно не спряталось. Устал, поди, держать-то нас.
– Хм, устал, говоришь? Нет, я не устал. Со мной такого почти что не
бывает. И сидеть я не охотник. Я, как бы сказать, сгибаться не люблю. Но
солнце и правда норовит спрятаться. Давайте-ка уйдем с этой – как вы ее
называете?
– С горы, что ли? – предположил Пин.
– С уступа, с лестницы? – не отстал Мерри.
Древень медленно и задумчиво взвесил предложенные слова.
– Ну да, с горы. Вот-вот. Слово-то какое коротенькое, а она ведь здесь
стоит спокон веков. Ну ладно, ежели вам так понятней. Тогда пошли, уйдем
отсюда.