крошево оставим, понятно?
– Но Саруман-то не будет смотреть на вас, сложа руки?
– Кгм, да, нет, он не будет, это верно, и я об этом не забыл. По правде
сказать, я как раз об этом все время и думаю. Но я из нас самый старый, многие онты куда помоложе, на сотни древесных веков. Сейчас они
осерчали и у них одно на уме – сокрушить Изенгард. А потом немного
поодумаются, поостынут, выпьют водички на ночь – и начнут
успокаиваться. Ох, изрядно водички мы выпьем на ужин! Ну а пока пусть
их топают и поют! Идти нам еще далеко, поразмыслить времени хватит.
Лиха беда начало.
И Древень подхватил общий напев, раздававшийся с прежней силой.
Однако мало-помалу голос его притих и смолк, а нахмуренный лоб глубоко
взбороздили морщины. Потом он поднял глаза, и Пин заметил в них скорбь
– но не уныние. Казалось, зеленый огонь разгорелся еще сильнее, но светил
он как бы издали, из темной глубины его мыслей.
– Оно конечно, друзья мои, может статься иначе, – медленно
промолвил он. – Может статься и так, что судьба против нас, что нас
постигнет рок, что это – последний поход онтов. Но если бы мы остались
дома в блаженном бездействии, мы бы своей судьбы не миновали, раньше
ли, позже ли, не все ли равно? Мы об этом давно размышляем – потому и в
поход двинулись. Нет, спешки тут не было: просто решенье созрело. Зато,
глядишь, и песни сложат когда-нибудь о нашем последнем походе. Да, –
вздохнул он, – сами, может, и сгинем, но хоть другим поможем. Жаль
только, если вопреки старым песням мы никогда больше не встретимся с
онтицами. Очень бы мне хотелось еще разок повидать Фимбретиль. Однако
ж, друзья мои, песни – они ведь как деревья: плодоносят по-своему и в
свою пору, а случается, что и безвременно засыхают.
Онты шагали ровно и размашисто. Вначале путь их лежал на юг
длинною логовиной; потом приняли вправо и двинулись наискосок, все
выше и выше, к вздымавшимся за верхушками деревьев западным кряжам
Метхедраса. Лес отступал; рассыпался купами окраинный березняк, а там
лишь кое-где на голом склоне торчали одинокие сосны. Солнце кануло за
темный гребень. Стелились сумерки.
Пин оглянулся. То ли онтов прибавилось, то ли – что за наваждение?
За ними оставался пустой и тусклый откос, а теперь он был покрыт
деревьями. И деревья не росли, не стояли – они двигались! Неужели
Фангорн очнулся от вековечной дремы и выслал на горный хребет
древесное воинство? Он протер глаза: может, он сам задремал или ему
померещилось в сумерках – но нет, серые громады шествовали вверх по
склону, разнося глухой шум, гудение ветра в бесчисленных ветвях. Онты
всходили на гребень и давно уже не пели. Воцарились темень и тишь: только земля трепетала от поступи древопасов и пробегал шелест,
зловещий многотысячелиственный шепот. С вершины стала видна далеко
внизу черная пропасть, огромное ущелье между последними отрогами
Мглистых гор – Нан-Курунир, Долина Сарумана.
– Изенгард окутала ночь, – вымолвил Древень.
Глава V
Белый всадник
– Ну и ну, до костей пробирает, – выговорил Гимли, стуча зубами,
хлопая в ладоши и приплясывая. На ранней зорьке они всухомятку
перекусили и теперь дожидались, пока рассветет: вдруг да сыщутся все-