– Вдвоем нам исполняется сто сорок четыре года: ровно столько,
сколько вас тут собралось, – один, извините за выражение, гурт.
Гости безмолвствовали. Это еще что за новости? Многие, а особенно
Лякошель-Торбинсы, оскорбились, сообразив, что их пригласили сюда
только для ровного счета. «Скажет тоже: один гурт. Фу, как грубо».
– К тому же сегодня годовщина моего прибытия верхом на бочке в
Эсгарот при Долгом озере. Хотя тогда я про свой день рождения не сразу и
вспомнил. Мне было всего-то пятьдесят один год, а что такое в молодости
год-другой! Правда, пиршество учинили изрядное; только я, помнится, был
сильно простужен и едва выговаривал: «Пребдого бдагодаред». Теперь я
пользуюсь случаем выговорить это как следует: премного благодарен вам
всем за то, что вы удосужились прибыть на мое скромное празднество!
Упорное молчание. Все боялись, что сейчас он разразится песней или
какими-нибудь стихами, и всем заранее было тоскливо. Что бы ему на этом
кончить? А они бы выпили за его здоровье. Но Бильбо не стал ни петь, ни
читать стихи. Он медленно перевел дыхание.
– В-третьих и в-последних, – сказал он, – я хочу сделать одно
ОБЪЯВЛЕНИЕ. – Это слово он вдруг произнес так громко, что все, кому
это было еще под силу, распрямились. – С прискорбием объявляю вам, что
хотя, как я сказал, прожить сто одиннадцать лет среди вас легче легкого, однако же пора и честь знать. Я отбываю. Только вы меня и видели.
ПРОЩАЙТЕ!
Он ступил со стула и исчез. Вспыхнул ослепительный огонь, и все
гости зажмурились. Открыв глаза, они увидели, что Бильбо нигде нет. Сто
сорок четыре ошарашенных хоббита так и замерли. Старый Оддо
Шерстолап снял ноги со стола и затопотал. Потом настала мертвая тишина:
гости приходили в себя. И вдруг Торбинсы, Булкинсы, Кролы,
Брендизайки, Ройлы, Ейлы, Пойлы, Глубокопы, Бобберы, Толстобрюхлы,
Барсуксы, Дороднинги, Дудстоны, Шерстопалы и Шерстолапы заговорили
все разом.
Они соглашались друг с другом, что это безобразно и неучтиво и что
надо это поскорее заесть и запить. «Я и всегда говорил, что он тронутый», –
слышалось отовсюду. Даже проказливые Кролы, за малым исключением, не
одобрили Бильбо. Тогда, правда, почти никто еще не понимал, что же
произошло: бранили вздорную выходку.
Только старый и мудрый Дурри Брендизайк хитро прищурился. Ни
преклонные годы, ни преизобильные блюда не помутили его рассудка, и он
сказал своей невестке Замиральде:
– Нет, милочка, это все не просто так. Торбинс-то, оболтус, небось
опять сбежал. Неймется старому балбесу. Ну и что? Еда-то на столе
осталась.
И он крикнул Фродо принести еще вина.
А Фродо был единственный, кто не вымолвил ни слова. Он молча
сидел возле опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на выкрики и
вопросы. Он, конечно, оценил проделку, хотя знал о ней заранее, и едва
удержался от смеха при дружном возмущении гостей. Но ему было как-то
горько: он вдруг понял, что не на шутку любит старого хоббита. Гости ели
и пили, обсуждали и осуждали дурачества Бильбо Торбинса, прежние и
нынешние, – разгневались и ушли одни Лякошель-Торбинсы. Наконец
Фродо устал распоряжаться; он велел подать еще вина, встал, молча