Бильбо Торбинс говорил речь, трогая золотое Кольцо в кармане: то
самое, которое он столько лет втайне берег как зеницу ока. Шагнув со
стула, он надел Кольцо – и с тех пор в Хоббитании его не видел ни один
хоббит.
С улыбкой послушав, как галдят ошеломленные гости в шатре и вовсю
веселятся не удостоенные особого приглашения хоббиты, он ушел в дом, снял праздничный наряд, сложил шелковый жилет, аккуратно завернул его
в бумагу и припрятал в ящик. Потом быстро натянул какие-то лохмотья и
застегнул старый кожаный пояс. На поясе висел короткий меч в потертых
черных ножнах. Бильбо вздохнул и вытащил из пронафталиненного шкафа
древний плащ с капюшоном. Плащ хранился, как драгоценность, хотя был
весь в пятнах и совсем выцветший – а некогда, вероятно, темно-зеленый.
Одежда была ему великовата. Он зашел в свой кабинет и достал из
потайного ящика обернутый в тряпье загадочный сверток, кожаную папку с
рукописью и какой-то толстый конверт. Рукопись и сверток он втиснул в
здоровенный заплечный мешок, который стоял посреди комнаты, почти
доверху набитый. В конверт он сунул золотое Кольцо на цепочке, запечатал
его, адресовал Фродо и положил на каминную доску. Но потом вдруг
схватил и запихнул в карман. Тут дверь распахнулась, и быстрым шагом
вошел Гэндальф.
– Привет! – сказал Бильбо. – А я как раз думал, почему это тебя не
видно?
– Рад, что тебя теперь видно, – отвечал маг, усаживаясь в кресло. – Я
хочу перекинуться с тобою словом-другим. Так что – по-твоему, все в
порядке?
– А как же, – подтвердил Бильбо. – Вспышка только лишняя – даже я
удивился, а прочие и подавно. Твоя, конечно, работа?
– Моя, конечно. Недаром ты многие годы скрывал Кольцо, и пусть уж
гости твои гадают как умеют, исчез ты или пошутил.
– А шутку мне испортил, – сказал Бильбо.
– Да не шутку, а дурацкую затею… только вот говорить-то теперь
поздно. Растревожил родню, и девять или девяносто девять дней о тебе
будет болтать вся Хоббитания.
– Пусть болтает. Мне нужен отдых, долгий отдых, я же тебе говорил.
Бессрочный отдых: едва ли я сюда когда-нибудь вернусь. Да и незачем, все
устроено… Постарел я, Гэндальф. Так-то вроде не очень, а кости ноют.
Нечего сказать: «Хорошо сохранился!» – Он фыркнул. – Ты понимаешь, я
тонкий-претонкий, как масло на хлебе у скупердяя. Скверно это. Надо как-
то переиначивать жизнь.
Гэндальф не сводил с него пристального, озабоченного взгляда.
– Да, в самом деле скверно, – задумчиво сказал он. – Ты, пожалуй, все
правильно придумал.
– Это уж чего там, дело решенное. Я хочу снова горы повидать,
понимаешь, Гэндальф, – горы, хочу найти место, где можно и вправду
отдохнуть. В тишине и покое, без всяких настырных родственников, без
гостей, чтобы в звонок не звонили. И книгу мою ведь нужно дописать. Я
придумал для нее чудесный конец: «…и счастливо жил до скончания
дней».
Гэндальф рассмеялся.
– Конец неплохой. Только читать-то ее некому, как ни кончай.