мрак в Средиземье. Мужайся, повелитель Мустангрима! – вот тебе самая
верная подмога. Отчаянье к советам глухо; отринь его, и я готов быть
твоим советчиком, но лишь с глазу на глаз. А прежде выйди на свое
крыльцо, погляди вокруг. Засиделся ты взаперти, внимая кривдам и
кривотолкам.
Еще медленней прежнего поднялся с трона Теоден. В чертоге стало
светлее. Девушка поддерживала дряхлого конунга; старец неверными
шагами сошел по ступеням помоста и, волоча ноги, поплелся через
огромную палату. Гнилоуст остался лежать, где лежал. Наконец они
подошли к дверям, и Гэндальф гулко ударил в них посохом.
– Отворите! – крикнул он. – Отворите повелителю Мустангрима!
Двери распахнулись, и свежий воздух с шумом хлынул в чертог.
Горный ветер засвистал в ушах.
– Отошли телохранителей к подножию лестницы, – сказал Гэндальф. –
И ты оставь его, дева, на мое попечение.
– Иди, Эовин, сестрина дочь! – повелел конунг. – Время страхов
миновало.
Девушка отправилась назад, но в дверях обернулась. Суров и задумчив
был ее взор; на конунга она глянула с безнадежной грустью. Лицо ее сияло
красотой; золотистая коса спускалась до пояса; стройнее березки была она,
в белом платье с серебряной опояской; нежнее лилии и тверже стального
клинка: кровь конунгов текла в ее жилах.
Так Арагорну впервые предстала при свете дня Эовин, ристанийская
принцесса, во всей ее холодной, еще не женственной прелести, ясная и
строгая, как вешнее утро в морозной дымке. А она поглядела на высокого
странника в серых отрепьях и увидела властителя и воина, величавого и
доблестного, умудренного долголетними многотрудными испытаниями. На
миг она застыла, не сводя с него глаз, потом повернулась и исчезла.
– Государь, – сказал Гэндальф, – взгляни на свою страну! Вздохни
полной грудью!
С крыльца на вершине высокой террасы, далеко за бурливой рекой
виднелась зеленая степная ширь в туманном окоеме. Ее застилали косые
дождевые полотна. Грозовые тучи еще клубились над головой и омрачали
западный край небосвода: там, среди невидимых вершин, вспыхивали
дальние молнии. Но все упорнее задувал северный ветер, и гроза,
налетевшая с востока, отступала на юг, к морю. Внезапно тучи вспорол
яркий солнечный луч, и засеребрились ливни, а река словно остекленела.
– Не так уж темно на белом свете, – молвил Теоден.
– Темно, да не совсем, – подтвердил Гэндальф. – И годы твои не так
уж гнетут тебя, как тебе нашептали. Отбрось клюку!
Черный жезл конунга со стуком откатился. А конунг выпрямился
устало и медлительно, точно разгибаясь из-под ярма. И стоял, стройный и
высокий, а глаза его просияли небесной голубизной.
– Смутные, черные сны одолевали меня, – сказал он, – но я, кажется,
пробудился. Да, Гэндальф, пожалуй, надо было тебе явиться пораньше.
Боюсь, ты запоздал и подоспел лишь затем, чтоб увидеть крушение
Мустангрима, мои последние дни в высоком чертоге, который построил
некогда Брего, сын Эорла. Пепелище останется на месте древней столицы.
И все же как быть, по-твоему?