ночь, от века заполонившая горные недра; она возвращалась бы только по
нашему мановению.
– Удивил ты меня, Гимли, – сказал Леголас. – Раньше я таких речей от
тебя не слыхивал. Еще немного – и я, чего доброго, начну сожалеть, что не
видел твоих чертогов. Ладно! Давай заключим уговор: если обоих нас
минует гибель – что вряд ли, – то немного попутешествуем вдвоем. Ты со
мною в Фангорн, а потом я с тобой – к Хельмову ущелью.
– Фангорн-то я бы далеко стороной обошел, – вздохнул Гимли. – Но
будь по-твоему, в Фангорн так в Фангорн, только уж после этого –
прямиком сюда, я сам тебе покажу пещеры.
– Идет, – скрепил Леголас. – Но пока что, увы, и от пещер мы
отъезжаем все дальше, а вот, гляди-ка, и лес кончается. Далеко еще до
Изенгарда, Гэндальф?
– Кому как, – отозвался Гэндальф. – Сарумановы вороны летают по
прямой, им пятнадцать лиг: пять от Ущельного излога до переправы, а
оттуда еще десять до изенгардских ворот. Но мы отдохнем: заночуем.
– А там, на месте, что нас все-таки ожидает? – спросил Гимли. – Ты-
то, конечно, знаешь заранее, а я даже не догадываюсь.
– Нет, я заранее не знаю, – отвечал маг. – Я там был вчера ночью; с тех
пор могло случиться многое. Но ты, я думаю, сетовать не будешь, что зря
проехался, хотя и покинул, не насмотревшись, Блистающие Пещеры
Агларонда.
Наконец они выехали из лесу к развилку большой дороги, которая вела
от Ущельного излога на восток, к Эдорасу, и на север, к Изенгардской
переправе. Леголас остановил коня на опушке, с грустью оглянулся и
громко вскрикнул.
– Там глаза! – закричал он. – Из-за ветвей глаза глядят нам вслед! В
жизни не видал таких глаз!
Встревоженные его возгласом воины тоже остановились и обернулись,
а Леголас поскакал обратно.
– Нет, нет! – завопил Гимли. – Езжай, куда хочешь, коли совсем
свихнулся, а меня спусти с лошади! Ну тебя с твоими глазами!
– Стой, царевич Лихолесья! – приказал Гэндальф. – Сейчас не время.
Погоди, от тебя этот лес не уйдет.
Между тем на опушке показались три удивительных исполина: ростом
с троллей, футов двенадцати, если не больше, плотные, крепко сбитые, как
деревья в поре, долгоногие, длиннорукие, многопалые; то ли одежда в
обтяжку, то ли кожа была у них светло-бурая, курчавились кронами
пышные волосы, торчали серо-зеленые, мшистые бороды. Огромные
внимательные глаза глядели вовсе не на конников, взоры их устремлялись к
северу. Внезапно они, приставив раструбом руки ко рту, издали громкий
клич, похожий на пенье рога, но протяжнее и мелодичнее. Раздались
ответные звуки; всадники обернулись в другую сторону и увидели, что с
севера к лесу быстро приближаются такие же исполины, вышагивая в
траве. Шагали они, точно аисты, но гораздо проворнее. Конники
разразились изумленными возгласами, иные из них схватились за мечи.
– Оставьте оружие, – сказал Гэндальф. – Это всего-навсего пастухи.
Они не враги наши, да они нас вовсе и не замечают.
Видимо, так оно и было: исполины, даже не взглянув на всадников,