росту людского, а хари гоблинские, изжелта-серые, косоглазые. И знаете, мне припомнился тот южанин в Пригорье; тот, правда, был все же скорей
человек, чем орк.
– Да, я его тоже припоминал, – сказал Арагорн. – Мы навидались
таких полуорков в Хельмовом ущелье. Теперь-то ясно, что тот южанин был
шпионом Сарумана, но стакнулся ли он с Черными Всадниками или
соблюл верность здешнему хозяину – кто его знает. Да и то сказать: разве
их, лиходеев, разберешь, когда они служат верой и правдой, а когда
плутуют и мошенничают?
– Короче говоря, набралось Сарумановой рати самое малое тысяч
десять, – сказал Мерри. – Час или около того выходили они из ворот. Одни
отправились к Бродам, другие – прямо на восток. Там был мост, примерно
за милю отсюда, где река глубоко уходит в каменное русло. Да вон он, что
там от него осталось: если встанешь, отсюда видно. Они сипло орали
песни, гоготали и галдели. Ну, подумал я, ристанийцам-то, пожалуй, худо
придется. Но Древень и ухом не повел. Он сказал: «Нынче мне до них дела
нет. Я займусь Изенгардом, скалами и стенами».
В кромешной тьме много не увидишь, но мне почудилось, будто
гворны помалу двинулись на юг, как только затворились ворота. Должно
быть, им-то было дело до орков. А поутру они продвинулись далеко в
долину: там лежало темное пятно.
Как только удалилось Саруманово воинство, настал наш черед.
Древень опустил нас наземь, подошел к воротам и принялся колотить в
них, вызывая Сарумана. Со стен посыпались стрелы и полетели камни. Ну,
стрелы онтам нипочем: они их только язвят, будто осиные укусы. Онта
можно истыкать стрелами, как игольник, а он почти и не заметит. Отрава их
не берет, да и кожа потолще древесной коры. Разве что если изо всех сил
рубануть топором: вот топоров они не любят. Много, однако, понадобится
дровосеков на одного онта, тем более что, единожды рубанув его, в живых
уж точно не останешься. Онтский кулак мнет броню, как жесть.
Ну и вот, обстреляли они Древня, и тот малость осердился,
«поспешничать» стал: есть у него такое словечко. Как гаркнет: «Хрру-ум –
ху-ум» – и, откуда ни возьмись, явилась ему на подмогу добрая дюжина
онтов. А уж сердитый онт – это не шуточки. Пальцами – что рук, что ног –
они, мало сказать, впиваются в камень: они его крошат, что твой черствый
хлеб. Представьте, что сделают со скалами лет за сто древесные корни; так
вот, это делалось у нас на глазах.
Они шатали, трясли, дробили, колотили, молотили – бум-бам, тррах-
кррах, – и через пять минут эти огромные ворота валялись, где сейчас; а стены они рассыпали, как кролики роют песок. Не знаю уж, что там
подумал Саруман, понял ли он, какая напасть на него свалилась; но
надумать он ничегошеньки не надумал. Нынче он и маг-то, видно, так себе,
плохонький, но волшебство побоку, просто кишка тонка, а для храбрости
ему нужны рабы в ошейниках и колеса на ремнях, извините, конечно, за
красивое выражение. Да уж, не то что старина Гэндальф. Саруман небось
потому и прославился, что всех облапошил, запершись в Изенгарде.
– Нет, – возразил Арагорн. – Когда-то он был достоин своей громкой
славы. Велики были его познания, победительна сметка, на диво искусны
руки, а главное, он имел власть над чужими умами: мудрых он уговаривал,
тех, кто поглупей, запугивал. И эту власть он сохранил: во всем Средиземье
немногие устоят или поставят на своем, побеседовав с Саруманом, и это