медленно взошел по ступеням.
Всадники разъехались по сторонам лестницы и остались на конях,
тревожно и недоверчиво поглядывали они на страховидную башню,
опасаясь за своего государя. Мерри с Пином присели на нижней ступени, им было очень не по себе.
– Это ж по такой грязище до ворот не меньше полумили! – ворчал
Пин. – Эх, удрать бы сейчас потихонечку и спрятаться в караулке! Чего мы
сюда притащились? Нас и не звал никто.
Гэндальф ударил жезлом в двери Ортханка: они отозвались глухим
гулом.
– Саруман! Саруман! – громко и повелительно крикнул он. – Выходи,
Саруман!
Ответа долго не было. Наконец растворились ставни за балконом, но
из черного проема никто не выглянул.
– Кто там? – спросили оттуда. – Чего вам надо?
Теоден вздрогнул.
– Знакомый голос, – сказал он. – Кляну тот день, когда впервые
услышал его.
– Ступай позови Сарумана, коль ты у него теперь в лакеях, Грима
Гнилоуст! – сказал Гэндальф. – И без оттяжек!
Ставни затворились. Они ждали. И вдруг послышался другой голос,
низкий и бархатный, очарованье было в самом его звуке. Кто невзначай
поддавался этому очарованью, услышанных слов обычно не помнил, а если
припоминал, то с восторженным и бессильным трепетом. Помнилась же
более всего радость, с какой он внимал мудрым и справедливым речам, звучавшим как музыка, и хотелось как можно скорее и безогляднее
соглашаться, причащаться этой мудрости. После нее всякое чужое слово
язвило слух, казалось грубым и нелепым; если же ее оспаривали, то сердце
возгоралось гневом. Иные бывали очарованы, лишь пока голос обращался к
ним, а после с усмешкой качали головой, как бы разгадав штукарский
трюк. Многим было все равно, что кому говорится: их покорял самый звук
речей. Те же, кому эти речи западали в душу, уносили восторг и сладкий
трепет с собой, бархатистый голос слышался им непрестанно – он
объяснял, уговаривал, нашептывал. Равнодушным не оставался никто, и
немалое требовалось усилие, чтобы отвергнуть вкрадчивые или
повелительные настояния этого мягкого и властного голоса.
– Ну, что случилось? – укоризненно вопросил он. – Непременно нужно
меня тревожить? Вот уж поистине покоя нет ни днем ни ночью! – В укоре
была доброта – и горечь незаслуженного оскорбления.
Все удивленно подняли глаза, ибо совсем бесшумно невесть откуда у
перил появился старец, снисходительно глядевший на них сверху вниз,
кутаясь в просторный плащ непонятного цвета – цвет менялся на глазах, стоило зрителям сморгнуть или старцу пошевелиться. Лицо у него было
длинное,
лоб
высокий,
темноватые
глаза
смотрели
радушно,
проницательно и чуть-чуть устало. В белоснежной копне волос и
окладистой бороде возле губ и ушей сквозили черные пряди.