как-нибудь и в Мордор горными тропами. А теперь сам посуди – ну разве
мы с тобой сумеем вернуться обратно? По восточному берегу Андуина
рыщут орки. Да и всякий потерянный день невозместим. Устал я, Сэм, и, честное слово, не знаю, как нам быть. Еда-то у нас осталась?
– Обязательно осталась, сударь: эти, как бишь их там, путлибы. А
кроме них – ничегошеньки. На самом-то деле грех жаловаться: я, когда их
впервые отведал, вот уж не подумал бы, что приедятся, а приелись. Сейчас
бы ломоть ржаного хлеба и кружку – да ладно, полкружки – пивка, это бы
да! Волок я, волок свои котелки-сковородки, а что с них толку? И огонь не
разведешь – не из чего, и какая стряпня, когда травы и той не сваришь: потому что нет ее, травы!
Они отошли назад, спустились по откосу и подыскали выбоину
поуютнее. Закатное солнце потонуло в тучах, настала ночь. Спалось им
плоховато: донимал холод, и они ворочались с боку на бок в своем
каменном закоулке, стесненном косыми, обкрошенными громадами, с
востока хотя бы не дуло, и то спасибо.
– Вы их больше не видели, сударь? – спросил Сэм, когда они,
перемогая утреннюю дрожь, сидели в сером, сумраке и жевали тоненькие
путлибы.
– Нет, – сказал Фродо. – И не видел, и не слышал ничего, вот уже
вторую ночь.
– Я тоже, – сказал Сэм. – Бррр! Ну и лупетки, извините за грубое
выражение! Но, может, мы и правда от него наконец избавились, от
слизняка несчастного. Горлум! Вот попадется он мне, тогда узнает, где у
него «горлум»!
– Авось не придется тебе об него руки марать, – сказал Фродо. – Не
знаю уж, как он за нами уследил, но, кажется, потерял след – давай вместе
порадуемся. На сухих камнях не то что следа – запаха не остается, как он
ни принюхивайся.
– Хорошо бы, – вздохнул Сэм. – Выискался тоже спутничек!
– Да уж, – сказал Фродо, – обойдемся, пожалуй, и без него. Однако ж
пес с ним. Вот как бы отсюда все-таки спуститься! Я тут сам не свой: с востока смотрят-ищут, а мы, как нарочно, торчим здесь и подставляемся,
когда между нами и тамошним мраком ничего нет, одни мертвые болота. И
оттуда еще Око поглядывает. Пойдем-ка поищем, не может же быть, чтобы
сплошь кручи.
Но прошел день, и свечерело, а они все мытарились поверху: пути
вниз, как Сэм и сказал, не было и не предвиделось.
В тиши и запустении им иногда мерещились какие-то звуки: падал
камень,
шлепали
по
скале
босые
ноги.
Они
останавливались,
прислушивались – ничего, лишь ветер грузно вздыхал, ушибаясь о скалы, но даже и этот звук напоминал им, как тот с присвистом втягивает воздух, осклабив острые зубы.
Внешний кряж Привражья сворачивал к северу, и они то карабкались
над откосами, то брели захламощенной плоской складкой от расселины к
расселине, стараясь держаться поближе к тысячефутовому обрыву в
длиннущих трещинах. Расселины попадались все чаще, становились все