первые пропуска. И передайте военачальникам – пусть ожидают меня у
дверей на исходе третьего часа.
И ты, государь мой Митрандир, прибудь к этому часу, а впредь
являйся, когда тебе угодно. Во всякое время тебя пропустят ко мне, кроме
кратких часов моего сна. Не гневись на стариковскую дурость и приходи
утешить меня!
– На стариковскую дурость? – переспросил Гэндальф. – Нет, государь,
из ума ты не выжил, для тебя это было бы смерти подобно. Как хитро
заслоняешься ты своим горем! Думаешь, я не понял, почему ты целый час
расспрашивал свидетеля, которому известно куда меньше моего?
– Вот и хорошо, если понял, – заметил Денэтор. – Безрассуден гордец,
пренебрегающий в трудный час помощью и советом; но ты помогаешь и
советуешь лишь со своим потаенным умыслом. А властелину Гондора
негоже служить чужим целям, сколь угодно достойным. И нынче нет в этом
мире цели превыше спасения Гондора, а Гондором правлю я, и никто иной,
доколе не явится его законнейший повелитель.
– Законнейший, говоришь, повелитель доколе не явится? – подхватил
Гэндальф. – Именно так, государь мой наместник, ты поистине призван
сберегать доверенное тебе княжество в ожиданье неведомых сроков. И в
этом деле ты получишь всякую помощь, какой пожелаешь. Но я скажу тебе
вот что: я не правитель Гондора и не властвую иными краями, ни великими,
ни малыми. Однако же в нынешнем мире я в ответе за все, что достойно
спасения. И коль уж на то пошло, пусть даже Гондор падет, я исполню свой
долг, если, когда схлынет мрак, уцелеет хоть что-то от земной красоты, если будут для кого-то расти цветы и вызревать плоды. Ведь я тоже
наместник. Этого ты не знал?
Он повернулся и удалился из чертога, а Пин бежал рядом.
По дороге Гэндальф ни разу не взглянул на Пина, ни словом с ним не
обмолвился. Их проводили к дверям и через Фонтанный Двор в проулок, стесненный высокими каменными строеньями. Они свернули несколько раз
и очутились перед домом у северной стены цитадели, неподалеку от
перешейка. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж: они вошли
в светлый и просторный покой. Солнце струилось сквозь золотистые
занавеси. Мебели всего и было что столик, два стула и скамейка, да по
обеим сторонам, в нишах, застеленные кровати, а возле них кувшины с
водой и умывальные тазы. Три узких высоких окна выходили на север, и в
дальней дали, за подернутой туманом излучиной Андуина, виднелось,
должно быть, Привражье, а еще дальше – водопады Рэроса. Пин взобрался
на скамью, а то подоконник мешал смотреть.
– Гэндальф, ты на меня, что ли, сердишься? – спросил он, когда за их
провожатым затворилась дверь. – Я очень старался.
– Старался, старался! – вдруг рассмеявшись, сказал Гэндальф; он
подошел к окну, стал рядом с Пином и обнял его за плечи.
Пин удивленно заглянул ему в лицо: он ли это смеялся так весело и
беспечно? Нет, не может быть: вид у старого мага был горестный и
озабоченный, и, лишь вглядевшись, Пин почуял за этим великую радость –
такое сокрытое веселье, что, пожалуй, выплеснись оно наружу,
расхохоталось бы и целое царство.
– Да, – сказал маг, – ты и правда старался, и, надеюсь, не скоро ты
снова попадешь в такой переплет – малютка меж двух устрашающих
старцев. Но как ты ни старался, Пин, а властитель Гондора вытянул из тебя