уверовал. Ведь правда же, тогда был его день рождения и Деагорл должен
был подарить ему Кольцо. Оно затем и подвернулось – ему в подарок. Это
самый настоящий подарок на день рождения – и так далее в том же роде.
Я терпел его бессвязную болтовню сколько мог, но любой ценой надо
было допытаться до правды, и пришлось мне обойтись с ним круто. Я
пригрозил ему огнем, и он наконец рассказал все, как было, – понемногу, огрызаясь, истекая слезами и слюнями. Его, видите ли, обидели, унизили и
вдобавок ограбили. Я у него выпытал и про загадки, и про бегство Бильбо,
но вот дальше – тут он словно онемел и только выхныкивал иногда
мрачные намеки. Видно, какой-то ужас сковывал его язык, и я ничего не
мог поделать. Он плаксиво бубнил, что своего никому не уступит и кое-кто
узнает еще, как его пинать, обманывать и грабить. Теперь у Горлума есть
хорошие, такие чудесненькие друзья – и они очень даже покажут кому
надо, где орки зимуют. Они ему помогут, а Торбинс-ворюга еще
поплатится. Он еще поплатится и наплачется, твердил Горлум на разные
лады. Бильбо он ненавидит люто и клянет страшно. Но хуже другое: он
знает, кто такой Бильбо и откуда явился.
– Да кто же ему сказал? – взволновался Фродо.
– Ну, если на то пошло, так Бильбо сам ему сдуру представился, а уж
потом нетрудно было выяснить, откуда он явился, – если, конечно,
выползти наружу. И Горлум выполз, ох, выполз. По Кольцу он тосковал
нестерпимо – тоска эта превозмогла страх перед орками и даже его
солнцебоязнь. Протосковал он год, а то и два. Видишь ли, Кольцо хоть и
тянуло его к себе, но уже не истачивало, как прежде, и он понемногу начал
оживать. Старость давила его, ужасно давила, но вечная опаска пропала; к тому же он был смертельно голоден.
Любой свет – что лунный, что солнечный – был ему нестерпим и
ненавистен, это уж, наверно, так с ним и будет до конца дней; но хитрости
и ловкости ему не занимать. Он сообразил, что укрыться можно и от
солнечного, и от лунного света, можно быстро и бесшумно пробираться
темной ночью, когда мрак проницают только его белесые глаза, и ловить
всяких маленьких беспечных зверюшек. Его освежило ветром, он отъелся,
а поэтому стал сильнее и смелее. До Лихолесья было недалеко; дотуда он, в
свой час, и добрался.
– И там ты его нашел? – спросил Фродо.
– Я его там видел, – отвечал Гэндальф, – но попал он туда не сразу, сначала он шел по следу Бильбо. А потом… толком-то я, пожалуй, так и не
знаю, что было потом: он нес какую-то околесицу, захлебывался руганью и
угрозами. «Что у него было в карманцах? – бормотал он. – Нет, не
догадался я, что там у него моя прелесть. Гад, гад, гаденыш. Нечестный
вопрос, нечестный. Он смошенничал, он, а не я, он правила нарушил. Надо
было сразу его удавить, правда, моя прелесть? Ничего, моя прелесть,
ничего, еще удавим».
И так без конца. Ты вот уже морщишься, а я это терпел изо дня в день,
с утра до вечера. Ну, не совсем зря: по каким-то его обмолвкам я все же
понял, что он дошлепал до Эсгарота, подсматривал и подслушивал на
улицах города. Большие новости гулко отдаются в пустынных краях: все
только и говорили, что про Бильбо, сплетая воедино были и небылицы. Да
на обратном пути, после победы в Битве Пяти Воинств, и мы не таились.
Горлум на ухо востер – он живо услышал и понял, что ему было надо.
– Почему же он тогда не выследил Бильбо до конца? – спросил
Фродо. – Или он побывал у нас в Хоббитании?