встречу гибели? Лишь гибель ждет тебя на этом пути. Там нет проходу
живым.
– Меня, может статься, пропустят, – сказал Арагорн. – Так или иначе, я
попробую пройти. Другие дороги мне не годятся.
– Но это безумие, – сказала она. – С тобою славные, доблестные
витязи, и не в смертную тень ты их должен вести, а на бой, на поле брани.
Молю тебя, останься, ты поедешь с моим братом, на радость всему
ристанийскому войску, в знак великой надежды.
– Нет, царевна, это не безумие, – отвечал он, – этот путь предуказан
издревле. Кто идет со мною – идет по доброй воле; кто захочет остаться и
ехать на бой вместе с ристанийцами – пусть остается. Но я пойду Стезей
Мертвецов, даже в одиночку.
Больше сказано ничего не было, и в молчании завершилась трапеза; но
Эовин не сводила глаз с Арагорна, и мука была в ее глазах. Наконец все
поднялись из-за стола, пожелали ей доброй ночи, поблагодарили за
радушие и отправились спать.
Арагорна поместили с Леголасом и Гимли; у шатра окликнула его
царевна Эовин. Он обернулся и увидел словно бы легкое сиянье в ночном
сумраке: на ней было белое платье и светились ее глаза.
– Арагорн, – сказала она, – зачем ты едешь этим гиблым путем?
– Затем, что иначе нельзя, – отвечал он. – Только так я, быть может, сумею опередить Саурона. Я ведь не ищу гибели, Эовин. Будь моя воля, я
гулял бы сейчас на севере по светлым тропинкам Раздола.
Она помолчала, обдумывая последние его слова. Потом вдруг
положила руку ему на плечо.
– Ты суров и тверд, – сказала она. – Таким, как ты, суждена слава. – И
снова примолкла. – Государь, – решилась она наконец, – если таков
предуказанный тебе путь, то позволь мне ехать с тобою. Мне опротивело
прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою.
– Ты должна оставаться со своим народом, – ответил он.
– Только и слышу, что я кому-то что-то должна! – воскликнула
Эовин. – Разве я не из рода Эорла? Воительница я или нянька? Долгие годы
я опекала немощного старца. Теперь он, кажется, встал на ноги – а мне все
равно нельзя жить по своей воле?
– Этого почти никому нельзя, – ответил он. – И не ты ли, царевна, приняла теперь на себя попечение о своем народе, покуда не воротится
конунг? Если б это доверили не тебе, а военачальнику или сенешалю, ты
думаешь, он мог бы оставить свой пост, как бы ему все ни опротивело?
– Значит, так всегда и будет? – горько спросила она. – Ратники будут
уезжать на войну и добывать бранную славу, а мне – оставаться,
хозяйничать и потом их встречать, заботиться о еде и постелях, так?
– Может статься, и встречать будет некого, – сказал он. – Настанет
темное время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних
защитников родимого крова. Но безвестные подвиги ничуть не менее
доблестны.
– Ты твердишь одно и то же, – отвечала она, – женщина, говоришь ты,
радей о доме своем. А когда воины погибнут славной смертью – сгори
вместе с домом, погибшим он больше не нужен. Но я не служанка, я –
царевна из рода Эорла. Я езжу верхом и владею клинком не хуже любого
воина. И я не боюсь ни боли, ни смерти.
– А чего ты боишься, царевна? – спросил он.