домашнему заточенью, состариться и расстаться с мечтами о великих
подвигах.
– Как же ты отговаривала меня идти избранной дорогой, потому что
она опасна?
– Я ведь тебя, а не себя отговаривала, – сказала она. – И я призывала
тебя не избегать опасности, а ехать на битву, добывать мечом славу и
победу. Просто я не хотела, чтобы сгинули попусту благородство и великая
отвага!
– Я тоже этого не хочу, – сказал он. – Потому и говорю тебе, царевна:
оставайся! Нечего тебе делать на юге.
– Другим – тем, кто пойдет за тобою, – тоже нечего там делать. Они
пойдут потому, что не хотят с тобой разлучаться, потому, что любят тебя.
Сказав так, она повернулась и исчезла в темноте.
* * *
В небе забрезжил рассвет, но солнце еще не выглянуло из-за высоких
восточных хребтов. Дружина сидела верхами, и Арагорн собрался было
вскочить в седло, когда царевна Эовин, в ратном доспехе и при мече, вышла
попрощаться с ними. Она несла чашу с вином; пригубив ее, пожелала она
воинам доброго пути и передала чашу Арагорну, который, прежде чем
допить вино, молвил:
– Прощай, царевна Ристании! Я пью во славу дома конунгов, пью за
тебя и за весь ваш народ. Скажи своему брату, что мы еще, может, и
свидимся, прорвавшись сквозь тьму!
Гимли и Леголасу показалось, что она беззвучно заплакала: скорбь
исказила ее гордое и строгое лицо. И она проговорила:
– Арагорн, ты едешь, куда сказал?
– Еду, – отвечал он.
– И не позволишь мне ехать с вами, как я просила тебя?
– Нет, царевна, – сказал он. – Нельзя тебе ехать без позволения конунга
или твоего брата, а они будут лишь завтра. У меня же на счету каждый час,
каждая минута на счету. Прощай!
Тогда она упала на колени и воскликнула:
– Я тебя умоляю!
– Нет, царевна, – сказал он, взяв ее за руку и поднимая с колен; потом
поцеловал ей руку, вспрыгнул в седло и тронул коня, больше не
оглядываясь. Лишь тем, кто знал его близко и ехал рядом, понятно было, как тяжело у него на сердце.
А Эовин стояла, неподвижная, точно изваяние, сжав опущенные руки;
стояла и смотрела, как они уходят в черную тень Двиморберга, Горы
Призраков, к Вратам мертвого края. Когда всадники пропали из виду, она
повернулась и неверным шагом, как бы вслепую, отправилась к себе в
шатер. Никто из ее подданных не видел этого расставанья: они попрятались
в страхе и ждали, пока рассветет и уедут безрассудные чужаки.
И люди говорили:
– Это эльфийцы. Пусть себе едут в гиблый край, коли им суждено там
сгинуть. У нас своего горя хватает.
Ехали в предрассветной мгле; восходящее солнце заслонял сумрачный
гребень Горы Призраков. Извилистая дорога меж двумя рядами древних
стоячих камней привела их в бор Димхолт, преддверие страшного края. Под
сенью черных деревьев, где даже Леголасу было не по себе, открылась