– Что-то у меня кровь леденеет, – заметил Гимли, но никто не
отозвался, и звук его голоса поглотила сырая хвойная подстилка.
Кони один за другим останавливались перед зловещим столпом;
всадники спешились и повели их под уздцы в обход по крутому склону к
подножию Горы, туда, где в отвесной скале зияли Врата, словно жерло
ночи. Над широкой аркою смутно виднелась тайнопись и загадочные
рисунки, и Врата источали серый туман, будто смертную тоску. Дружина
оцепенела; лишь у царевича эльфов Леголаса не дрогнуло сердце – он не
страшился человеческих призраков.
– За этими Вратами, – сказал Гальбарад, – таится моя смерть. Я пойду
ей навстречу, но кони туда не пойдут.
– Мы должны пройти, значит, пройдут и кони, – отвечал Арагорн. – За
Вратами мертвенная тьма, а за нею – дальняя дорога, и каждый час
промедленья приближает торжество Саурона. Вперед!
И Арагорн пошел первым; вдохновленные его могучей волей,
следовали за ним дунаданцы, а кони их так любили своих хозяев, что не
убоялись даже замогильного ужаса, ибо надежны были сердца людей,
которые их вели. Только Арод, ристанийский конь, стоял весь в поту и
дрожал – горестно было смотреть на него. Но Леголас закрыл ему
ладонями глаза, напел в уши ласковые, тихие слова – и конь послушно
пошел за своим седоком. Перед Вратами остался один лишь гном Гимли.
Колени его дрожали, и он стыдил сам себя.
– Вот уж неслыханное дело! – сказал он. – Эльф спускается под землю,
а гном боится!
И он ринулся вперед, волоча непослушные, как свинцом налитые ноги;
тьма обрушилась на него и ослепила Гимли, сына Глоина, который, бывало,
бесстрашно спускался в любые подземелья.
Арагорн запасся в Дунхерге факелами и нес огонь впереди; Элладан,
вознося факел, замыкал шествие, а за ним, спотыкаясь, брел Гимли. Ему
видны были только тусклые факельные огни; но едва Дружина
приостанавливалась, как слух его полнился ропотом и отзвуками голосов, невнятной молвью на неведомом языке.
Дружина шла и шла, и помехи ей не было, а гному становилось все
страшнее – он-то знал, что вспять повернуть нельзя, что позади, в темноте,
толпится незримое сонмище. Страшно тянулось время; и то, что Гимли
наконец увидел, он очень не любил вспоминать. Вроде бы шли они по
широкому проходу, но стены внезапно исчезли, и перед ними разверзлась
пустота. Ужас давил его так, что ноги подкашивались на каждом шагу.
Слева что-то блеснуло во мраке, и факел Арагорна приблизился. Должно
быть, Арагорн вернулся поглядеть, что там блестит.
– Неужели ему не страшно? – пробормотал гном. – В любой другой
пещере Гимли, сын Глоина, первым побежал бы на блеск золота. Но здесь –
не надо! Пусть лежит!
И все же он подошел – и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а
Элладан держит оба факела. Перед ними простерся скелет богатыря.
Боевой доспех уцелел: кольчуга была золоченая, а воздух в пещере такой
сухой, что чуть не скрипел на зубах. Золотом и гранатами изукрашен был
пояс; череп в шлеме с золотой насечкой ничком уткнулся в песок. При
факелах стало видно, что скелет лежит у стены пещеры, возле закрытой
каменной двери, впившись в щели костяными пальцами. Рядом валялись