Мордора; а мертвецы спешили следом.
Глава III
Войсковой сбор
Все пути сходились теперь на востоке, на рубеже грядущей войны –
там, где сгущалась грозная Темь. И когда Пин стоял у столичных Великих
Врат, провожая взглядом золотистые стяги владетеля Дол-Амрота, дружина
конунга Ристании спускалась с гор к Укрывищу.
День угасал. Длинные тени тянулись перед конниками. Темнота
вползала в густой, перешептывающийся ельник, облекавший горные кручи.
Конунг ехал медленно, он утомился за день. Вскоре тропа, обогнув выступ
огромного утеса, углубилась в тихий лесной сумрак. Вниз, вниз и вниз
двигались они длинной извилистой вереницей. Ближе ко дну ущелья уже
совсем свечерело. Солнце зашло, и сумеречная мгла окутала водопады.
Весь день виднелся далеко внизу бурливый поток, сбегавший с
высокого перевала, клокоча в своем узком русле между скалистыми
откосами в сосновом убранстве; и вот он был перед ними, готовый
вырваться на приволье из каменных теснин. Конники ехали берегом – и
вдруг им открылась Дунхергская долина, оглашенная вечерним гулом воды.
Кипучая Снеговая, усиленная притоком, мчалась, обдавая пеной
каменистое ложе, к Эдорасу, к зеленым холмам и равнинам. Справа, у края
широкой долины, вздымал заоблачные взлобья могучий Старкгорн, и его
иззубренная вершина в шапке вечных снегов сияла в высоте; черно-синие
тени ложились на нее с востока, и багровыми пятнами ее осыпал закат.
Мерри изумленно озирал этот неведомый край, о котором столько
понаслышался в долгом пути. Небес тут не было: вглядывайся не
вглядывайся в туманную пелену поверху, увидишь только громоздящиеся
склоны, утес за утесом, и хмурые ущелья, подернутые дымкой. Он сонно
вслушивался в шум воды, в смутный шепот деревьев, в треск
расседающегося камня – и чуял огромное молчанье, ожидающее, пока все
эти шумы стихнут. Ему вообще-то нравились горы, а лучше сказать –
нравилось, как они возникают за обочиной рассказов о дальних странах; но
теперь его придавила несусветная тяжесть взаправдашнего Средиземья, и
больше всего на свете он хотел бы оказаться у себя, возле камина, в уютной
комнатушке.
Он очень устал: ехали-то они медленно, однако же почти не отдыхали.
Три долгих, томительных дня трясся он по тропам вверх и вниз, через
перевалы, длинными долинами и звенящими бесчисленными бродами.
Ежели дорога была пошире, он ехал рядом с конунгом, не замечая, что
многие конники усмехались, глядя на это соседство: хоббит на
лохматеньком сером пони и повелитель Ристании на большом белом коне.
А он разговаривал с Теоденом, рассказывал ему о себе, о своих и прочие
хоббитанские байки, потом слушал рассказы о Мустангриме и о подвигах
ристанийских витязей. Но чаше всего, как и нынче, Мерри ехал сам по
себе, за конунгом, говорить было не с кем, и он вслушивался в медленную
звучную речь ристанийцев, доносившуюся сзади. Многие слова он вроде
бы узнавал, только звучали они и звонче, и протяжнее, а вместе никак не
складывались. Иногда чей-нибудь ясный голос заводил песню, и у Мерри
взыгрывало сердце, хоть он и не понимал, о чем поется.
Очень ему было все-таки одиноко, особенно теперь, на закате дня. Он