И вот он уже шагал рядом с Гэндальфом по длинному холодному залу
к дверям Башенного чертога. Денэтор сидел так неподвижно, словно
затаился в сером сумраке. «Ну, точь-в-точь старый паук, – подумал Пин, –
похоже, он и не шелохнулся со вчерашнего». Гэндальфу был подан знак
садиться, а Пин остался стоять – его даже взглядом не удостоили. Но
вскоре он услышал обращенные к нему слова:
– Ну как, господин Перегрин, надеюсь, вчера ты успел порезвиться и
оглядеться? Боюсь только, стол у нас нынче скудный, ты не к такому
привык.
Пину показалось, будто, что ни скажи, что ни сделай, об этом немедля
узнает Градоправитель, для которого и мысли чужие тоже не тайна. И он
промолчал.
– К чему же мне тебя приставить?
– Я думал, государь, об этом ты сам мне скажешь.
– Скажу, когда узнаю, на что ты годен, – обещал Денэтор. – И наверно,
узнаю скорее, если ты будешь при мне. Служитель моих покоев отпросился
в передовую дружину, и ты его покуда заменишь. Будешь мне
прислуживать, будешь моим нарочным, будешь занимать меня беседой
между делами войны и совета. Ты петь умеешь?
– Умею, – сказал Пин. – Ну, то есть умею, судя по-нашему. Только ведь
наши песенки не годятся для здешних высоких чертогов, и не идут они к
нынешним временам, государь. У нас ведь что самое страшное? Ливень да
буран. И поем-то мы обычно о чем-нибудь смешном, песни у нас
застольные.
– А почему ж ты думаешь, что такие ваши песни не к месту и не ко
времени? Разве нам, обуянным чудовищной Тенью, не отрадно услышать
отзвуки веселья с дальней и светлой стороны? Недаром, стало быть,
охраняли мы ваши, да и все другие края, не уповая ни на чью
благодарность.
Пин очень огорчился. Вот только этого не хватало – распевай перед
властителем Минас-Тирита хоббитские куплеты, тем более смешные, в
которых уж кто-кто, а он-то знал толк. Но покамест обошлось. Не было ему
велено распевать куплеты. Денэтор обратился к Гэндальфу, расспрашивал
его про Мустангрим, про тамошние державные дела и про Эомера,
племянника конунга. А Пин знай себе дивился: откуда это здешнему
государю столько известно про дальние страны – сам-то небось давным-
давно не бывал дальше границы.
Наконец Денэтор махнул Пину рукой – иди, мол, пока что не нужен.
– Ступай в оружейную, – сказал он. – И оденься, как подобает
башенному стражу. Там все для тебя готово, вчера я распорядился.
И точно, все было готово: Пин облачился в причудливый черно-
серебряный наряд. Сыскали ему и кольчугу – наверно, из вороненой стали,
а с виду вроде гагатовую; шлем с высоким венцом украшен был по бокам
черными крылышками, а посредине – серебряной звездочкой. Поверх
кольчуги полагалась черная накидка, на которой серебром было выткано
Древо. Прежние его одежды свернули и унесли; серый лориэнский плащ,
правда, оставили, однако носить его на службе не велели. И стал он теперь,
на чужой взгляд, сущим Эрнил-и-Ферианнатом, невысоклицким князем,
как его именовали гондорцы; и было ему очень не по себе. Да и сумрак