дрожат, сжимая резные подлокотники. Руки были мучнисто-белые и очень
дряхлые; Пин глядел на них и с ужасом понимал, что Гэндальф, сам
Гэндальф не только встревожен, а прямо-таки испугался. Стояла затхлая
духота. Фарамир закончил рассказ о проводах путников, которые решились
идти к Кирит-Унголу; он смолк, покачал головой и вздохнул. Гэндальф
вскочил на ноги.
– К Кирит-Унголу? Через Моргульскую долину? – повторил он. –
Когда это было, когда? Когда ты с ними расстался? Сколько им ходу до этой
гиблой долины?
– Расстался я с ними третьего дня утром, – отвечал Фарамир. – Идти
им до Моргулдуина было пятнадцать лиг – это если прямиком на юг;
а оттуда пять с лишком лиг на восток до проклятой башни. Раньше, чем
сегодня, они дойти никак не могли, а может, и сейчас еще в пути. Я понял
твои опасенья: нет, не из-за них нахлынула темень. Она поползла вчера
вечером и за ночь окутала всю Итилию. У Врага все давным-давно
расчислено, и он начал наступление день в день, час в час; наши путники
тут ни при чем.
Гэндальф мерил пол шагами.
– Позавчера утром, почти три дня назад! А где вы распрощались,
далеко отсюда?
– Птичьего полета лиг двадцать пять, – отозвался Фарамир. – Но я не
мог вернуться скорее. Еще ввечеру мы стояли дозором на Каир-Андросе, это такой длинный речной островок, там у нас северная застава, а кони
были на этом берегу, четыре коня. Когда надвинулась темь, я понял, что
мешкать не след, взял с собою троих дружинников, а прочих послал
укрепить отряд на осгилиатской переправе. Надеюсь, я верно
распорядился? – Он посмотрел на отца.
– Верно ли? – воскликнул Денэтор, и глаза его засверкали. – Зачем ты
меня об этом спрашиваешь? Люди были у тебя под началом. Разве ты
привык советоваться со мной? Держишься ты почтительно, однако
поступаешь всегда по-своему, не спрашивая моего совета. Вот и сейчас
стелил мягко, но я-то видел, что ты глаз не сводишь с Митрандира – мол, не
проговорился ли о чем невзначай? Давно уж он прибрал тебя к рукам.
Сын мой, твой отец стар, но из ума еще не выжил. Я, как прежде,
слышу и вижу все – и легко разгадываю твои недомолвки и умолчания.
Мало что можно от меня утаить. Ах, был бы жив Боромир!
– Видно, ты недоволен мною, отец, – спокойно сказал Фарамир, – и
мне жаль, что, не ведая, как бы ты рассудил, я должен был сам принять
столь важное решение.
– А то бы решил иначе? – насмешливо спросил Денэтор. – Наверняка
поступил бы так же, я тебя знаю. Ты взял за образец властителей древности
и стараешься выглядеть, как они, – величественным и благородным,
милостивым и великодушным. Что ж, так и подобает потомку высокого
рода, доколе он правит с миром. Но в роковую годину за великодушие
можно поплатиться жизнью.
– Да будет так, – сказал Фарамир.
– Так и будет! – вскричал Денэтор. – И не только своей жизнью,
любезный мой Фарамир: погибнет и твой отец, и твой народ, за который ты
в ответе – теперь, когда нет Боромира.
– Ты хотел бы, – спросил Фарамир, – чтобы он был на моем месте?