перепончатыми крыльями; гнилой смрад испускала она. Исчадье
сгинувшего мира; ее предки давным-давно пережили свое время,
угнездившись где-нибудь на льдистых подлунных высях неведомых гор, и
там плодились их гнусные последыши, на радость новым лиходеям.
Черный Владыка отыскал эту тварь, щедро выкармливал ее падалью,
покуда она не стала больше самой огромной птицы, и отдал ее своему
прислужнику. Все ниже и ниже спускалась она и наконец, сложив
перепончатые крылья и хрипло каркая, опустилась на мертвого Белогрива,
вонзила в него когти и вытянула длинную голую шею.
Могуч и страшен был ее седок в черной мантии и стальной короне; из
пустоты над его плечами мертвенно светился взор главаря назгулов. Еще
прежде, чем рассеялась тьма, он призвал свое крылатое чудище и теперь
вернулся на поле брани, обращая надежду в отчаяние и победу в погибель.
Он взмахнул черною булавой.
Однако не все покинули поверженного Теодена. Кругом лежали
мертвые витязи-гридни; других далеко умчали испуганные кони. Но один
остался: юный Дернхельм, чья преданность превозмогла страх. Он стоял и
плакал, ибо любил государя, как отца. Мерри удержался на коне во время
атаки и был цел и невредим, хотя, когда налетел призрак, Вихроног
сбросил обоих седоков и теперь носился по равнине. Мерри по-звериному
отполз на четвереньках, задыхаясь от слепящего ужаса.
«Оруженосец конунга! Оруженосец конунга! – взывала его совесть. –
Ты должен защитить его. Помнишь, сам говорил: “Теперь ты мне вместо
отца”?» Но его обмякшее тело лишь бессильно содрогалось. Он не смел ни
поднять голову, ни открыть глаза, и вдруг из черной, непроглядной тьмы
заслышал он голос Дернхельма, только голос был будто и не его, но все же
очень знакомый:
– Убирайся, гнусный вурдалак, поганая нежить! Оставь погибших в
покое!
И другой, леденящий голос отозвался:
– Не спорь с назгулом о его добыче! А то не видать тебе смерти в свой
черед: он унесет тебя в замогильные обиталища, в кромешную тьму, где
плоть твою сгложут муки, а душонку будет вечно терзать взор
Недреманного Ока!
Лязгнул меч, покидая ножны.
– Грози, чем хочешь: я все равно сражусь с тобой.
– Ты – со мной сразишься? Глупец! Ни один смертный муж мне не
страшен.
И тут Мерри услышал совсем уж нежданный звук. Казалось,
Дернхельм рассмеялся, и сталью зазвенел его чистый голос.
– А я не смертный муж! Перед тобою женщина. Я – Эовин, дочь
Эомунда, и я спорю с тобой о своем государе и родиче. Берегись, если ты
не бессмертен! Я зарублю тебя, черная нежить, если ты тронешь его.
Крылатая гадина зашипела и рявкнула на нее, но Кольценосец
безмолвствовал, точно вдруг усомнился в себе. А Мерри был так удивлен,
что страх его приотпустил. Он открыл глаза и, понемногу прозревая,
увидел за десяток шагов чудище в черной мгле и на спине его жуткую тень
главаря назгулов. По левую руку, поодаль от Мерри, стояла та, кого он
называл Дернхельмом. Теперь на ней не было шлема, и золотистые пряди