– Государь! Нет, вы слышали? А я что говорила? Я же сказала: «В
руках Государя целебная сила».
И вскоре по городу разнеслась молва, что в Минас-Тирит явился
Государь, что он не только воитель, но и целитель.
Подойдя к Эовин, Арагорн сказал:
– Страшный удар был ей нанесен, и жестокое она получила увечье. Но
сломанную руку перевязали искусно, и рука срастется – стало бы сил
выжить. Перебита левая рука, однако смертью грозит ей правая – та, в
которой был меч. Она хоть и цела, но омертвела.
Злой рок выпал царевне: чтобы сразиться с таким могучим и ужасным
противником, надо быть тверже стали, иначе непомерное усилие сгубит
тебя самого. А она вступила в гибельный поединок – она, прекрасная дева,
украшение царственного рода. И мнится мне, что она искала испытанья
превыше сил. Когда я впервые увидел ее, я был поражен: она сияла, как
лилия, стройная и горделивая, но не хрупкая, а точно выкованная из стали
эльфийскими искусниками. Или, может быть, подобная оледенелому
цветку, скорбно-пленительному и обреченному смерти. Ведь скорбь
снедала ее давно, не так ли, Эомер?
– Дивлюсь я, Государь, что ты обратился ко мне, – отвечал тот. – Я
ничуть не виню тебя, ты и здесь безупречен; однако же сестра моя Эовин,
покуда не довелось ей увидеть тебя, вовсе не была подобна оледенелому
цветку. Мы разделяли с нею тревоги и заботы в те злосчастные времена, когда Гнилоуст правил именем конунга; конечно, ей приходилось горевать.
Но скорбь ее не снедала!
– Друг мой, – сказал ему Гэндальф, – ты разъезжал на любимом коне
по ристанийским полям и сражался с врагами, а она, хоть и родилась
женщиной, не уступит тебе ни отвагой, ни силою духа. И однако же она
осуждена была ухаживать за стариком, которого любила, как отца, и
видеть, как он впадает в жалкое слабоумие. Незавидной, наверно, казалась
ей участь клюки дряхлого старца, а такова и была ее участь.
Ты думаешь, Гнилоуст отравлял только слух Теодена? «Слабоумный
выродок! Твой Дом Эорла – навозный хлев, где пьяные головорезы
вповалку храпят на блевотине, а их вшивое отродье ползает среди
шелудивых псов!» Помнишь эти слова? Их произнес Саруман, наставник
Гнилоуста. О, конечно, Гнилоуст выражался хитрее и осмотрительнее. А
сестра твоя молчала из любви к тебе, из преданности долгу – иначе с губ ее
могли бы сорваться очень жестокие речи. Но кто знает, какие слова
повторяла она в одиночестве, в глухие ночные часы, когда вся жизнь ее
казалась ей загубленной, а дворец – темницей или золоченой клеткой?
Эомер промолчал, глядя на сестру и заново перебирая в памяти
прошедшие годы. Арагорн же сказал:
– Я знаю, о чем ты говоришь, Эомер. И поверь мне, горестно и
мучительно видеть любовь, которой из-за тебя суждено остаться
безответной. Тоска грызла мое сердце, когда я оставил опечаленную
царевну в Дунхерге и ступил на Стезю Мертвецов; и на страшном этом
пути страшнее всего мне было за нее. Но все-таки скажу тебе, Эомер, что
тебя она любит по-настоящему, знает и любит, а я лишь пробудил в ней
взлелеянные мечты о славе, о подвигах, о дальних краях.
Быть может, я и смогу вернуть ее из долины мрака. Но что ее ждет
здесь – надежда, забвение или отчаяние, этого я не знаю. Если отчаяние, то