поднял руку на смертоносца. Но скоро он придет в себя: он крепок духом и
унынье ему чуждо. Горе его не забудется, но оно не омрачит, а умудрит его.
И Арагорн возложил руку на голову Мерри, погладил его густые
каштановые кудри, тронул веки и позвал по имени. Когда же палату
наполнило благоуханье целемы – казалось, пахнуло фруктовым садом и
солнечным вересковым полем в гуденье пчел, – Мерри вдруг очнулся и
сказал:
– Я голодный. А сколько времени?
– Ужинать поздновато, – отозвался Пин. – Но я, пожалуй, сбегаю
принесу тебе чего-нибудь на ужин, авось дадут.
– Дадут, дадут, – заверил Гэндальф. – Чего бы ни пожелал этот
ристанийский конник, ему тут же принесут, весь Минас-Тирит обрыщут,
лишь бы нашлось. Он здесь в большом почете.
– Вот и хорошо! – сказал Мерри. – Стало быть, поужинаю, а потом
выкурю трубочку. – Лицо его затуманилось. – Нет, не выкурю трубочку.
Вообще, наверно, больше курить не буду.
– Это почему? – поинтересовался Пин.
– Да как бы тебе объяснить, – медленно произнес Мерри. – Он ведь
умер, вот и весь сказ. Сейчас мне сразу все припомнилось. Он сказал перед
самой смертью, мол, жаль ему, что не придется послушать про наше ученье
о травах. И теперь я, если закурю, стану о нем думать: помнишь, Пин, как
он подъехал к воротам Изенгарда, какой был учтивый.
– Что ж, закуривай и думай о нем! – сказал Арагорн. – Вспоминай о
его доброте и учтивости, о том, что он был великий воитель, о том, как он
сдержал клятву верности и в свое последнее утро вывел ристанийское
войско из мрака навстречу ясному рассвету. Недолго ты служил ему, но
память об этом озарит твою жизнь до конца дней.
Мерри улыбнулся.
– Ладно, – сказал он, – не откажи мне, Бродяжник, в зелье и трубке, а я
покурю и подумаю. У меня у самого в котомке было отличное зелье из
Сарумановых запасов, да куда эта котомка подевалась в бою – леший ее
знает.
– Сударь мой Мериадок, – отвечал ему Арагорн, – если ты думаешь,
что я проскакал через горы и все гондорское княжество, расчистив путь
огнем и мечом, затем, чтобы поднести табачку нерадивому солдату,
бросившему снаряжение на поле боя, то ты сильно ошибаешься. За
неимением котомки попроси позвать здешнего травоведа. Он объяснит, что
в траве, которая тебе вдруг понадобилась, никакой пользы, насколько он
знает, нет, но что зовется она по-простому западное зелье, а по-ученому
галенас, приведет и еще с десяток названий на самых редких языках, припомнит какие-нибудь полузабытые стишки, смысла в которых он не
видит. И наконец с прискорбием сообщит, что таковой травы в Палатах
Врачеванья не запасено. С тем ты и останешься размышлять об истории
языков Средиземья. Вот и я тебя оставляю – поразмышляй. А то я в такой
постели не спал после Дунхерга и не ел со вчерашнего вечера. Мерри
схватил и поцеловал его руку.
– Извини, пожалуйста, – сказал он. – Иди скорей есть и спать!
Навязались же мы еще в Пригорье на твою голову. Но, понимаешь, наш
брат хоббит, коли дело серьезное, нарочно мелет вздор, лишь бы не пустить
петуха. Когда не до шуток, у нас нужные слова не находятся.