взглянула на Фарамира. – И я не хочу быть княгиней, – сказала она.
И Фарамир весело рассмеялся.
– Это хорошо, что не хочешь, – сказал он, – потому что и я не князь.
Однако же я возьму замуж Белую Деву Ристании, ежели будет на то ее
воля. Настанут иные, счастливые дни, и мы будем жить за рекою, в Итилии,
в цветущем саду. Еще бы: каким она станет садом, на радость моей
царевне!
– Так что же, витязь Гондора, из-за тебя мне разлучаться с
Ристанией? – спросила она. – А твои чванные гондорцы будут говорить:
«Хорош у нас правитель, нечего сказать: взял себе в жены ристанийскую
наездницу! Неужели не мог подыскать получше, из нуменорского рода?»
– Пусть говорят, что хотят, – сказал Фарамир. Он обнял ее и поцеловал
у всех на виду – но какое им было дело до того, кто их видит? А видели
многие и смотрели, как они, осиянные солнцем, спустились со стен и
пошли рука об руку к Палатам Врачеванья.
И Фарамир сказал Смотрителю Палат:
– Эовин, царевна ристанийская, вполне излечилась.
– Хорошо, – сказал Смотритель, – я отпускаю царевну из Палат с
напутствием: да не постигнет ее никакая иная хворь! И препоручаю
наместнику Гондора, доколе не вернется брат ее, конунг.
Но Эовин сказала:
– А теперь я не хочу уходить, я останусь. Мне хорошо в этих Палатах,
и я найду себе дело.
И она оставалась в Палатах до возвращения конунга Эомера.
Приготавливались к торжественной встрече, со всех концов Гондора
стекался народ в Минас-Тирит, ибо весть о возвращенье Государя
разнеслась от Мин-Риммона до Пиннат-Гелина, достигнув самых
отдаленных морских побережий, и все, кто мог, поспешили в столицу.
Снова стало здесь много женщин и милых детей, вернувшихся домой с
охапками цветов, а из Дол-Амрота явились арфисты, лучшие арфисты в
стране, пришли и те, кто играл на виолах, на флейтах, на серебряных рогах,
не заставили себя ждать и звонкоголосые певцы из лебеннинских долин.
Наконец наступил вечер, когда со стен стали видны войсковые шатры
на равнине, и всю ночь в городе повсюду горели огни. Никто не ложился
спать, ждали рассвета. Ясным утром взошло солнце над восточными
вершинами, теперь уже не омраченными, и зазвонили все колокола,
взвились все флаги, трепеща на ветру. А над Белой Башней заплескалось
знамя Наместников, ярко-серебряное, как снег, озаренный солнцем; не
было на нем ни герба, ни девиза, и последний раз реяло оно над Гондором.
Ополчение Запада подходило к столице, и люди смотрели со стен, как
движутся строй за строем, сверкая в рассветных лучах и переливаясь
серебряным блеском. Войско вышло на Воротный Тракт и остановилось за
семьсот футов до стен. Ворот не было, однако вход в город преграждала
цепь, и ее стерегли черно-серебряные стражники с обнаженными мечами.
Перед цепью стояли наместник Государя Фарамир, Турин, Хранитель
ключей, и прочие воеводы, а также ристанийская царевна Эовин со своим
сенешалем Эльфхельмом и другими витязями Мустангрима; а по обе
стороны разбитых Ворот толпились горожане в разноцветных одеяниях, с
охапками цветов.