школьного друга из «клуба четырех», убитого через несколько дней: «…дай
тебе Бог сказать все и за меня тоже, хоть когда-нибудь, когда меня уже
давно не будет на свете…»
Тут, собственно, конец биографической предыстории и начало
семейной жизни и академической карьеры профессора Толкина – это с
одной стороны, а с другой – тогда-то, на больничной койке, он наконец
понял, что он пишет и что ему надо писать помимо ученых исследований и
наряду с ними. Оказывается, надо глубже и глубже, не жалея трудов,
вчитываться в саги и хроники, эпические песни и предания, в сказки и
легенды и различать за ними, да не за ними, а в них, между строк, облик
некоего связующего сказочно-мифологического целого и затем, с помощью
чутья и воображения, воссоздавать его нынешними словами. Он пишет
«Книгу утраченных сказаний». Для того чтобы – «не смейтесь,
пожалуйста!» (это он в письме) – «можно было ее просто посвятить
Англии, моей стране».
Вот и видно, что не писатель Толкин – в том смысле, с каким мы
привыкли связывать писательство. Визионер какой-то, выдумщик. К
двадцати восьми годам жизнь дает ему столько материала! Можно о
детстве, о раннем сиротстве, что-нибудь в жанре «Дэвида Копперфилда».
Можно школьный роман, религиозно-проблемный, университетский,
можно вполне содержательную любовную историю. А военный опыт чего
стоит! Взять хоть ровесника его, Р. Олдингтона, модного в 20—30-е годы
представителя английского «потерянного поколения». Тот на передовой
провел гораздо меньше, но не простил этого своей родине и в романе
«Смерть героя» излил законное негодование против Англии, заключив
прочувствованный монолог словами: «Да поразит тебя сифилис, старая
сука!»
Так что очень нетипичен и совсем не ко времени был стыдливо-
патриотический замысел Толкина слить «в одно широкое и ясное лазорье»
видение мира, присущее англосаксонскому, кельтскому, исландскому,
норвежскому, финскому эпосам. Когда-то он писал о «Калевале»: «Хотел
бы я, чтобы у нас в Англии было что-нибудь в этом роде». Теперь он
вознамерился создать «что-нибудь в этом роде» в крайне неблагоприятной
общественной атмосфере – и если не вопреки своему жизненному опыту,
то почти вне связи с ним. Но без сопряжения с жизненным опытом, с
современностью могло получиться только то, что и получалось, –
псевдоэпос, стилизация, имитация. Другое дело, что сам по себе опыт еще
не подсказка; надо найти способ его использования, приобщения к
замыслу, пусть и самому фантастическому.
И замысел этот добрых два десятилетия срастался с его профессией,
душой, воображением и даже просто бытом. Срастался – и, разумеется,
преображался. Он стал называться «Сильмариллион» – потому что
сердцевиной его сюжета сделалась история трех украденных из рая
земного, страны Валинор, волшебных бриллиантов, Сильмариллов.
Валинор же стал обителью божеств, или, если угодно, архангелов-
демиургов, соучастников творения мира, Средиземья. Кроме того, Валинор
– обетованный край для первородных существ Средиземья, бессмертных
эльфов. Там бессмертье им не в тягость, а в Средиземье оно их постепенно
изнуряет, становясь дурной циклической бесконечностью аналогичных