и счастлив тем, что живет, что так остро чувствует,
впитывает в себя цвета и запахи…
Стук в дверь. Он поспешно накрыл телефон на
коленях полой халата.
Вошла сиделка.
— Ну как, мы хорошо себя вели? — спросила она
бодро.
— Да, — машинально ответил полковник. Перед
глазами у него стоял туман. Он еще не опомнился от
потрясения, стук в дверь застал его врасплох; часть его
существа еще оставалась там, в другом, далеком
городе. Он подождал — пусть все вернется на место,
ведь нужно отвечать на вопросы, вести себя разумно,
быть вежливым.
— Я пришла проверить ваш пульс.
— Не сейчас, — сказал полковник.
— Уж не собираетесь ли вы куда-нибудь пойти? —
Сиделка улыбнулась.
Он пристально посмотрел на нее. Он не выходил из
дому уже десять лет.
— Дайте-ка руку.
Ее жесткие, уверенные пальцы нащупывали болезнь
в его пульсе, измеряли ее, точно кронциркуль.
— Сердце очень возбуждено. Чем это вы его
растревожили?
— Ничем.
Она обвела взглядом комнату и увидела пустой
телефонный столик. В эту минуту за две тысячи миль
раздался приглушенный автомобильный гудок.
Сиделка вынула телефон из-под халата полковника
и поднесла к самому его лицу.
— Зачем вы себя губите? Ведь вы обещали больше
этого не делать. Поймите, вам же это вредно.
Волнуетесь, слишком много разговариваете. И еще эти
мальчишки скачут вокруг вас…
— Они сидели очень спокойно и слушали, — сказал
полковник. — А я рассказывал о разных разностях, о
которых они еще не слыхивали. О буйволах, о бизонах.
Ради этого стоило поволноваться. Мне все равно. Я был
как в лихорадке и чувствовал, что живу. И если жить
полной жизнью — значит умереть скорее, пусть так:
предпочитаю умереть быстро, но сперва вкусить еще от
жизни. А теперь дайте мне телефон. Раз вы не
позволяете мальчикам приходить и тихонько сидеть
около меня, я хоть поговорю с кем-нибудь издали.
— Извините, полковник. Мне придется рассказать об
этом вашему внуку. Он еще на прошлой неделе хотел
убрать отсюда телефон, но я его отговорила. А теперь,
видно, придется так и сделать.