жалованье, — сказал старик.
— За то, чтобы я помогала вам поправиться, а не
волноваться. — Она откатила кресло в другой конец
комнаты. — А теперь, молодой человек, в постель!
Но и с постели он не отрываясь глядел на телефон.
— Я сбегаю на минутку в магазин, — сказала
сиделка. — А кресло ваше я увезу в прихожую. Так мне
спокойнее, я уж буду знать, что вы не станете опять
звонить по телефону.
И она выкатила пустое кресло за дверь. Потом он
услышал, что она снизу звонит на междугородную
станцию.
Неужели в Мехико-Сити? Нет, не посмеет.
Хлопнула парадная дверь.
Всю минувшую неделю он провел здесь один, в
четырех стенах, и какое это было наслаждение —
тайные звонки через моря и океаны, тонкая ниточка,
протянутая сквозь дебри омытых дождем девственных
лесов, среди озер и горных вершин… разговоры…
разговоры… Буэнос-Айрес… и Лима… и Рио-де-
Жанейро…
Он приподнялся на локте в своей холодной постели.
Завтра телефона уже не будет! Каким же он был
жадным дураком! Полковник спустил с кровати хрупкие,
желтые, как слоновая кость, ноги и изумился — они
совсем тонкие! Казалось, эти сухие палки прикрепили к
его телу однажды ночью, пока он спал, а другие ноги,
помоложе, сняли и сожгли в печи. За долгие годы все
его тело разрушили, отняли руки и ноги и оставили
взамен нечто жалкое и беспомощное, как шахматные
фигурки. А теперь хотят добраться до самого
неуловимого — до его памяти: пытаются обрезать
провода, которые ведут назад, в прошлое.
Спотыкаясь, полковник кое-как пересек комнату.
Схватил телефон и прижал к себе; ноги уже не держали
его, и он сполз по стене на пол. Потом позвонил на
междугородную, а сердце поминутно взрывалось у него
в груди — чаще, чаще… В глазах потемнело. Скорей,
скорей!
Он ждал.
— Bueno!
— Хорхе, нас разъединили.
— Вам нельзя звонить, сеньор, — сказал далекий
голос. — Ваша сиделка меня просила. Она говорит, вы
очень больны. Я должен повесить трубку.
— Нет, Хорхе, пожалуйста! — взмолился старик. — В
последний раз прошу тебя. Завтра у меня отберут
телефон. Я уже никогда больше не смогу тебе
позвонить.