— Заклинаю тебя, Хорхе, — продолжал старый
полковник. — Ради нашей дружбы, ради прошлых дней!
Ты не знаешь, как это для меня важно. Мы с тобой
однолетки, но ведь ты можешь ДВИГАТЬСЯ! А я не
двигаюсь с места уже десять лет!
Он уронил телефон и с большим трудом вновь
поднял его, боль в груди разрасталась, не давала
дышать.
— Хорхе! Ты меня слышишь?
— И это в самом деле будет последний раз? —
спросил Хорхе.
— Да, обещаю тебе!
За тысячи миль от Грин-Тауна телефонную трубку
положили на стол. Снова отчетливо, знакомо звучат
шаги, тишина, и наконец, открывается окно.
— Слушай же, — шепнул себе старый полковник.
И он услышал тысячу людей под иным солнцем, и
слабое, отрывистое треньканье: шарманка играет «Ла
Маримба» — такой прелестный танец!
Старик крепко зажмурился, поднял руку, точно
собрался сфотографировать старый собор, и тело его
словно налилось, помолодело, и он ощутил под ногами
раскаленные камни мостовой.
Ему хотелось сказать:
— Вы все еще здесь, да? Вы, жители далекого
города, сейчас у вас время ранней сиесты, лавки
закрываются, а мальчишки выкрикивают: «Loteria
Nacional para hoy»[6] и суют прохожим лотерейные
билеты. Вы все здесь, люди далекого города. Мне просто
не верится, что и я был когда-то среди вас. Из такой
дали кажется, что его и нет вовсе, этого города, что он
мне только приснился. Всякий город — Нью-Йорк, Чикаго
— со всеми своими обитателями издали кажется просто
выдумкой. И не верится, что и я существую здесь, в
штате Иллинойс, в маленьком городишке у тихого озера.
Всем нам трудно поверить, каждому трудно поверить,
что все остальные существуют, потому что мы слишком
далеко друг от друга. И как же отрадно слышать голоса
и шум и знать, что Мехико-Сити все еще стоит на своем
месте и люди там все так же ходят по улицам и живут…
Он сидел на полу, крепко прижимая к уху
телефонную трубку.
И наконец ясно услышал самый неправдоподобный
звук — на повороте заскрежетал зеленый трамвай,
полный чужих смуглых и красивых людей, и еще люди
бежали
вдогонку,
и
доносились