возгласы — кому-то удалось вскочить на ходу, трамвай
заворачивал за угол и рельсы звенели, и он уносил
людей в знойные летние просторы, и оставалось лишь
шипенье кукурузных лепешек на рыночных жаровнях, —
а быть может лишь беспрерывное, то угасавшее, то
вновь нараставшее гуденье медных проводов, что
тянулись за две тысячи миль…
Старый полковник сидел на полу.
Время шло.
Внизу медленно отворилась дверь. Легкие шаги в
прихожей, потом кто-то помедлил в нерешительности и
вот, осмелев, поднимается по лестнице. Приглушенные
голоса:
— Не надо нам было приходить!
— А я тебе говорю, он мне позвонил. Ему одному
невтерпеж. Что ж мы, предатели, что ли, — возьмем, да
и бросим его?
— Так ведь он болен!
— Ясно, болен. Но он велел приходить, когда
сиделки нет дома. Мы только на минутку войдем,
поздороваемся и…
Дверь спальни раскрылась настежь. И трое
мальчишек увидели: старый полковник сидит на полу у
стены.
— Полковник Фрилей, — негромко позвал Дуглас.
Тишина была какая-то странная, они тоже не
решались больше заговорить.
Потом подошли поближе, тихонько, чуть ли не на
цыпочках.
Дуглас наклонился и вынул телефон из совсем уже
застывших пальцев старика. Поднес трубку к уху,
прислушался. И сквозь гуденье проводов и треск
разрядов услышал странный, далекий, последний звук.
Где-то за две тысячи миль закрылось окно.
* * *
— Бумм! — крикнул Том. — Бумм, бумм, бумм!
Он сидел во дворе суда верхом на пушке времен
Гражданской войны.
Перед пушкой стоял Дуглас, он схватился за сердце
и рухнул на траву. И не вскочил, а остался лежать и,
видно, о чем-то задумался.
— У тебя такое лицо, точно ты вот-вот вытащишь
карандаш и возьмешься писать.
— Не мешай мне думать, — ответил Дуглас, глядя на
пушку. Потом перекатился на спину и уставился на небо
и на макушки деревьев. — Том, до меня только сейчас
дошло.
— Что?
— Вчера умер Чин Лин-су. Вчера, прямо здесь, в