летающие
светлячки
разрывают
тьму,
точно
электрические искры.
— Мне-то уж не надо будет сегодня в такую
поздноту возвращаться домой через этот мерзкий
овраг, — сказала Франсина. — А вот тебе придется идти
домой этой дорогой, Лавиния. По этим ступенькам и
через мост… а вдруг тебе встретится Душегуб?
— Глупости! — сказала Лавиния Неббс.
— Я-то не пойду, а вот ты пойдешь по тропинке одна,
и станешь прислушиваться к собственным шагам. Всю
дорогу до дому тебе придется идти одной. Послушай,
Лавиния, неужели тебе не жутко совсем одной в твоем
доме?
— Старые девы любят жить одни. — Лавиния указала
на тропку среди кустов, уходящую во тьму; там было
жарко, словно в теплице. — Давай, пойдем напрямик.
— Я боюсь!
— Еще рано. Душегуб выходит на охоту гораздо
позже.
Лавиния взяла Франсину под руку и повела по
извилистой тропинке, все ниже, ниже, в теплоту
сверчков, кваканье лягушек и напоенную тонким пеньем
москитов тишину. Они пробирались сквозь сожженную
солнцем траву, сухие стебли кололи их голые
щиколотки.
— Побежим! — задыхаясь попросила Франсина.
— Нет!
Тропинка вильнула в сторону — и тут они увидели…
В певучей тишине ночи, под сенью нагретых солнцем
деревьев лежала Элизабет Рэмсел — казалось, она
прилегла здесь, чтобы насладиться ласковыми звездами
и беспечным ветерком, руки свободно лежали вдоль
тела, как весла легкокрылого суденышка.
Франсина вскрикнула.
— Не кричи! — Лавиния протянула руки и ухватилась
за Франсину, а та всхлипывала и давилась слезами. — Не
кричи, не смей кричать!
Элизабет лежала, точно ее вынесло сюда волнами;
лицо залито лунным светом, глаза широко раскрыты и
тускло отсвечивают, как речная галька, кончик языка
прикушен.
— Она мертвая, — сказала Франсина. — Ой, она
мертвая, мертвая!
Лавиния словно окаменела, а вокруг темнели теплые
тени, стрекотали сверчки, громко квакали лягушки.