— Послушай, бабушка, это просто нечестно. Ты же
знаешь, без тебя развалится весь дом. Нам надо
приготовиться, дай нам хоть год сроку!
Прабабушка открыла один глаз. Все ее девяносто
лет спокойно глядели на врачей, как призрак из
чердачного окна пустующего дома.
— Том…
Мальчика прислали одного; он подошел к самой
кровати, чтобы расслышать шепот.
— Том, — слабо, издалека шептала прабабушка. — В
южных морях наступает в жизни каждого мужчины
такой день, когда он понимает: пора распрощаться со
всеми друзьями и уплыть прочь, и он так и делает, и так
оно и должно быть, потому что настал его час. Вот так и
сегодня. Мы с тобой очень похожи — ты тоже иногда
засиживаешься на субботних утренниках до девяти
вечера, пока мы не пошлем за тобой отца. Но помни,
Том, когда те же ковбои начинают стрелять в тех же
индейцев на тех же горных вершинах, самое лучшее —
тихонько встать со стула и пойти прямиком к выходу, и
не стоит оглядываться, и ни о чем не надо жалеть. Вот я
и ухожу, пока я все еще счастлива и жизнь мне еще не
наскучила.
Следующим к ней привели Дугласа.
— Бабушка, кто же весной будет крыть крышу?
Каждую весну, в апреле — так повелось с
незапамятных времен, — на крыше поднимался
перестук, точно ее долбили дятлы. Но это были не
птицы: туда невесть каким образом забиралась
прабабушка и под самым небом, весело напевая,
забивала гвозди и меняла черепицы.
— Дуглас, — прошептала она. — Никогда не
позволяй никому крыть крышу, если это не доставляет
ему удовольствия.
— Хорошо, бабушка.
— Как придет апрель, оглянись вокруг и спроси:
«Кто хочет чинить крышу?» И если кто-нибудь
обрадуется, заулыбается, он-то тебе и нужен. Потому
что с этой крыши виден весь город, и он тянется к
полям, а поля тянутся за край земли, и река блестит, и
утреннее озеро, и птицы поют на деревьях под тобой, и
тебя овевает самый лучший весенний ветер. Даже чего-
нибудь одного довольно, чтобы весной на заре человек с
радостью забрался хоть на флюгер. Это — час великих
свершений, дай только случай…
Ее голос постепенно затих.
Дуглас плакал.
Она вновь встрепенулась.
— Отчего же ты плачешь?