это со мной случилось! Он тоже в заговоре, он все знает.
И теперь он знает, что и я уже знаю.
Большая рука опустилась с высоты и подняла его в
воздух. Покачиваясь на нетвердых ногах между отцом и
Томом,
исцарапанный,
встрепанный,
все
еще
ошарашенный, Дуглас осторожно потрогал свои локти —
они были как чужие — и с удовлетворением облизнул
разбитую губу. Потом взглянул на отца и на Тома.
— Я понесу все ведра, — сказал он. — Сегодня я хочу
один всё тащить.
Они загадочно усмехнулись и отдали ему ведра.
Дуглас стоял, чуть покачиваясь, и его ноша — весь
истекающий соком лес — оттягивала ему руки. Хочу
почувствовать все, что только можно, думал он. Хочу
устать, хочу очень устать. Нельзя забыть ни сегодня, ни
завтра, ни после.
Он шел, опьяненный, со своей тяжелой ношей, а за
ним плыли пчелы, и запах дикого винограда, и
ослепительное лето; на пальцах вспухали блаженные
мозоли, руки онемели и он спотыкался, так что отец
даже схватил его за плечо.
— Не надо, — пробормотал Дуглас. — Я ничего, я
отлично справлюсь…
Еще добрых полчаса он ощущал руками, ногами,
спиной траву и корни, камни и кору, что словно
отпечатались на его теле. Понемногу отпечаток этот
стирался, таял, ускользал, Дуглас шел и думал об этом,
а брат и молчаливый отец шли позади, предоставляя
ему
одному
пролагать
путь
сквозь
лес
к
неправдоподобной цели — к шоссе, которое приведет их
обратно в город…
* * *
И вот — город в тот же день.
И еще одно откровение.
Дедушка стоял на широком парадном крыльце и
точно
капитан
оглядывал
широкие