бальзам из солнечных лучей и праздного августовского
полудня, едва слышный стук колес тележки с
мороженым, что катится по мощеным улицам, шорох
серебристого фейерверка, что рассыпается высоко в
небе, и шелест срезанной травы, фонтаном бьющей из-
под косилки, что движется по лугам, по муравьиному
царству, — все это, все — в одном стакане!
Да, даже бабушка, которая спустится в зимний
погреб июнем, наверно, будет стоять там тихонько,
совсем одна, в тайном единении со своим сокровенным,
со своей душой, как и дедушка, и папа, и дядя Берт, и
другие тоже, словно беседуя с тенью давно ушедших
дней, с пикниками, с теплым дождем, с запахом
пшеничных полей, и жареных кукурузных зерен, и
свежескошенного сена. Даже бабушка будет повторять
снова и снова те же чудесные, золотящиеся слова, что
звучат сейчас, когда цветы кладут под пресс, — как
будут их повторять каждую зиму, все белые зимы во все
времена. Снова и снова они будут слетать с губ, как
улыбка, как нежданный солнечный зайчик во тьме.
Вино из одуванчиков. Вино из одуванчиков. Вино из
одуванчиков.
* * *
Они приходили неслышно. Уходили почти бесшумно.
Трава пригибалась и распрямлялась вновь. Они
скользили вниз по холмам, точно тени облаков… Это
бежали летние мальчишки.
Дуглас отстал и заблудился. Задыхаясь от быстрого
бега, он остановился на краю оврага, на самой кромке
над пропастью, и оттуда на него дохнуло холодом.
Навострив уши, точно олень, он вдруг учуял старую, как
мир, опасность. Город распался здесь на две половины.
Здесь кончилась цивилизация. Здесь живет лишь
вспухшая земля, ежечасно совершается миллион
смертей и рождений.
И здесь проторенные или еще не проторенные тропы
твердят: чтобы стать мужчинами, мальчишки должны
странствовать, всегда, всю жизнь странствовать.
Дуглас обернулся. Эта тропа огромной пыльной
змеей скользит к ледяному дому, где в золотые летние
дни прячется зима. А та бежит к раскаленным песчаным
берегам июльского озёра. А вон та — к деревьям, где
мальчишки прячутся меж листьев, точно терпкие, еще
незрелые плоды дикой яблони, и там растут и зреют. А
вот эта — к персиковому саду, к винограднику, к
огородным грядам, где дремлют на солнце арбузы,
полосатые, словно кошки тигровой масти. Эта тропа,
заросшая, капризная, извилистая, тянется к школе. А та,
прямая как стрела, — к субботним утренникам, где