— Это было бы очень хорошо, сэр!
Старик вздохнул. Через минуту он уже сидел на
стуле и, тяжело дыша, зашнуровывал на своих узких
длинных ногах теннисные туфли. Туфли казались
чужими и неуместными рядом с темными обшлагами его
пиджака. Наконец он встал.
— Ну, как вы себя в них чувствуете? — спросил
мальчик.
— Как я себя чувствую? Отлично, — и он хотел снова
сесть на стул.
— Нет, нет! — Дуглас умоляюще протянул руку. —
Теперь, пожалуйста, покачайтесь немного с пяток на
носки, попрыгайте, поскачите, что ли, а я вам все
доскажу. Значит, так: я отдаю вам деньги, вы отдаете
мне туфли. Я должен вам еще доллар. Но как только я
надену эти туфли, мистер Сэндерсон, как только я их
надену, знаете, что случится?
— Что же?
— Хлоп! Я разношу вашим покупателям на дом
покупки, таскаю для вас всякие свертки, приношу вам
кофе, убираю мусор, бегаю на почту, на телеграф, в
библиотеку! Я буду летать взад и вперед, взад и вперед,
десять раз в минуту! Вот вы теперь сами чувствуете,
какие это туфли, сэр, сами чувствуете, как быстро они
будут меня носить! Ведь они на пружинах — чувствуете?
Они сами бегут! Охватят ногу и уж не дают никакого
покоя, им совсем не нравится стоять на одном месте.
Вот я и буду делать для вас все, что вам не захочется
делать самому, да знаете, как быстро! Вы сидите
спокойно у себя в лавке, в холодке, а я буду носиться за
вас по всему городу. Но ведь если по правде, это буду не
я, это все туфли! Возьмут и помчатся по улицам, как
бешеные, раз-два — за угол, раз-два — обратно! Вот как!
Сэндерсона оглушило это красноречие. Поток слов
захватил его и понес; он поглубже засунул ноги в туфли,
пошевелил пальцами, повертел ступней, вытянул ногу в
подъеме. В открытую дверь задувал ведерок, и мистер
Сэндерсон тихонько покачивался, подставляя ноги под
его свежее дуновение. Туфли неслышно тонули в мягком
ковре, точно в бархатной траве джунглей, во
вспаханном черноземе или в размокшей глине. Старик с
серьезным видом привстал на носки, оттолкнулся
пятками — словно от пышного теста, от податливой
мягкой земли. Все его ощущения отражались у него на
лице, как будто быстро переключали разноцветные
огни. Рот его открылся. Он еще немного покачался на
носках — все медленнее, медленнее — и, наконец,
застыл; голос мальчика тоже умолк, и в глубокой,
многозначительной тишине они стояли и смотрели в