мучает бессонница и он ворочается в постели всю ночь
напролет и душу его грызут заботы, а все равно твоя
Машина даст ему счастье, как та магическая крупинка
соли, что брошена в океан и вечно рождает соль и
обратила все море в соляной раствор. Кто не расшибся
бы в лепешку, лишь бы изобрести такую Машину? Пусть
ему ответит на этот вопрос целый мир, пусть ответит
весь городок, пусть ответит жена!
Лина смущенно молчала, сидя рядом с ним на
качелях, и ее молчание было яснее всяких слов.
Лео тоже умолк, запрокинул голову и слушал, как
свищет ветер в густой листве могучего вяза.
Не забывай, говорил он себе, и этот шелест листьев
тоже нужен для твоей Машины.
Через минуту веранда опустела, пустые качели
неподвижно повисли в темноте.
* * *
Дедушка улыбнулся во сне.
Он почувствовал эту улыбку, удивился ей — и
прогнулся. Полежал немного, прислушался к себе — и
понял, откуда она взялась.
Ибо он услышал нечто гораздо более важное,
нежели пенье птиц или шелест молодой листвы.
Каждый год наступал день, когда он вот так просыпался
и ждал этого звука, который означал, что теперь-то уж
лето началось по-настоящему. Оно начиналось вот в
такое утро, когда кто-нибудь из домочадцев или гостей,
племянник, сын или внук, выходил на лужайку под его
окном и металлические ножи и спицы, кружа и звеня по
душистой летней траве, прилежно обегали ее по краям
— на север, на восток, на юг, на запад, описывая все
меньшие и меньшие квадраты. Косилка звонко
стрекотала, из-под ножей брызгали головки клевера,
редкие
золотые
искры
уцелевших
после
сбора
одуванчиков, муравьи, палочки, камешки, остатки
прошлогоднего празднования Четвертого июля —
обгорелые шутихи и кусочки трута, но главное — за ней
стлался прохладный, чистый поток сочной зеленой
травы. Дедушке уже представлялось, как она щекочет
его ноги, охлаждает разгоряченное лицо, наполняет
ноздри извечным ароматом вновь родившегося лета и
обещает: да, мы все — ВСЕ! — проживем еще целый год.
Великое чудо — косилка, говорил себе дедушка.
Какой это дурак выдумал, что новый год начинается