улицам, всегда беспокойный, всегда начеку; он
вздрагивал и оборачивался, заслышав где-то вдалеке
чей-то смех, прислушивался к забавам детворы,
присматривался — что вызывает у детей улыбку?
Вечерами он подсаживался к шумной компании на
веранде у кого-нибудь из соседей, слушал, как старики
вспоминают прошлое и толкуют о жизни — и при
каждом взрыве веселья оживлялся, точно генерал,
который
видит,
что
темные
вражеские
силы
разгромлены и что его стратегия оказалась правильной.
По дороге домой он торжествовал, пока не входил опять
в свой гараж, где лежали мертвые инструменты и
неодушевленное дерево. Тогда его сияющее лицо вновь
мрачнело и, пытаясь избыть горечь неудачи, он с
ожесточением расшвыривал и колотил части своей
машины, словно это были живые яростные противники.
Наконец контуры машины начали вырисовываться, и
через десять дней и ночей, дрожа от усталости,
изможденный, полумертвый от голода, такой высохший
и почерневший, точно в него ударила молния, Лео
Ауфман спотыкаясь побрел в дом.
Дети ссорились и оглушительно кричали друг на
друга, но при виде отца тотчас умолкли, как будто
пробил урочный час и в комнату вошла сама смерть.
— Машина счастья готова, — прохрипел Лео Ауфман.
— Лео Ауфман похудел на пятнадцать фунтов, —
сказала его жена. — Он уже две недели не разговаривал
со своими детьми, они сами не свои, смотрите, они
дерутся! Его жена тоже сама не своя, смотрите, она
потолстела на десять фунтов, теперь ей понадобятся
новые платья! Да, конечно, Машина готова, а стали мы
счастливее? Кто скажет? Лео, брось ты мастерить эти
часы, в них не влезет ни одна кукушка. Человеку не
положено соваться в такие дела. Господу богу это,
наверно, не повредит, а вот Лео Ауфману один вред и
никакой пользы. Если так будет продолжаться еще хоть
неделю, мы его похороним в его собственной Машине.
Но этих слов Лео Ауфман уже не слышал: он с
изумлением смотрел, как на него валится потолок.
Вот так штука, подумал он, уже лежа на полу.
Но тут его обволокла тьма и он услышал только, как
кто-то трижды прокричал что-то насчет Машины
счастья.
На другое утро, едва раскрыв глаза, он увидел птиц: