хорошо
любоваться минуту, ну две. А потом хочется чего-нибудь
другого. Уж так устроен человек, Лео. Как ты мог про
это забыть?
— А разве я забыл?
— Мы потому и любим закат, что он бывает только
один раз в день.
— Но это очень грустно, Лина.
— Нет, если бы он длился вечно и до смерти надоел
бы нам, вот это было бы по-настоящему грустно. Значит,
ты сделал две ошибки. Во-первых, задержал и продлил
то, что всегда проходит быстро. Во-вторых, принес сюда,
в наш двор, то, чего тут быть не может, и все получается
наоборот, начинаешь думать: «Нет, Лина Ауфман, ты
никогда не поедешь путешествовать, не видать тебе
Парижа. И Рима тоже». Но ведь я и сама это знаю, зачем
же мне напоминать? Лучше забыть, тянуть свою лямку и
не ворчать.
Лео Ауфман прислонился к Машине, ноги у него
подкашивались. И с удивлением отдернул обожженную
руку.
— Как же теперь быть, Лина? — спросил он.
— Вот уж этого я не знаю. Но только пока эта штука
стоит здесь, меня все время будет тянуть к ней и Саула
тоже, как прошлой ночью: знаем, что глупо и ни к чему,
а все равно захочется сидеть в этом ящике и глядеть на
далекие края, где нам вовек не бывать, и всякий раз мы
будем плакать, и такая семья тебе вовсе не годится.
— Ничего не понимаю, — сказал Лео Ауфман. — Как
же это я так оплошал? — Дай-ка я сам посмотрю, верно
ли ты говоришь. — Он уселся в Машину. — Ты не
уйдешь?
— Мы тебя подождем, — сказала Лина.
Он закрыл дверцу. Чуть помедлил в теплой тьме,
потом нажал кнопку, откинулся назад и уже готов был
насладиться яркими красками и музыкой, но тут
раздался крик:
— Пожар, папа! Машина горит!
Кто-то забарабанил в дверцу. Лео вскочил, ударился
головой и упал, но тут дверца поддалась и сыновья
вытащили его наружу. Позади что-то глухо взорвалось.
Вся семья кинулась бежать. Лео Ауфман оглянулся и
ахнул.
— Саул! — выкрикнул он, задыхаясь. — Вызови
пожарную команду!
Саул кинулся было со двора, но Лина схватила его за
рукав.
— Подожди, — сказала она.
Из Машины вырвался язык пламени, раздался еще