некогда поставили эстраду для оркестра, но теперь она
совсем рассыпается в прах.
Они сидели на траве, уплетали сэндвичи с ветчиной,
свежую клубнику и яркие, блестящие, точно восковые,
апельсины, и Тридден рассказывал, как много лет назад
тут по вечерам на разукрашенной эстраде играл
оркестр: музыканты изо всех сил трубили в свои медные
трубы, толстенький дирижер, обливаясь потом, усердно
размахивал палочкой; в высокой траве гонялись друг за
другом ребятишки и мелькали светлячки, а по дощатым
мосткам, постукивая каблуками, будто играя на
ксилофоне, расхаживали дамы в длинных платьях с
высокими стоячими воротниками и мужчины в таких
тесных накрахмаленных воротничках, что того и гляди
задохнутся. Вот они, остатки этих мостков, только за
долгие годы доски сгнили и превратились в какое-то
деревянное месиво… Озеро лежало молчаливое, голубое
и безмятежное, рыба медленно плескалась в блестящих
камышах, а вагоновожатый все говорил и говорил, и
детям казалось, что они перенеслись в какое-то иное
время, и мистер Тридден стал вдруг на диво молодой, а
глаза у него горят, как голубые электрические
лампочки. День проплывал сонно и бестревожно, никто
никуда не спешил, со всех сторон их обступал лес, и
даже солнце словно остановилось на одном месте, а
голос Триддена поднимался и падал, и стрекозы сновали
в воздухе, рисуя золотые невидимые узоры. Пчела
забралась в цветок и жужжит, жужжит… Трамвай стоял
молчаливый, точно заколдованный орган, поблескивая в
солнечных лучах. Ребята ели спелые вишни, а на руках у
них все еще держался медный запах трамвая. И когда
теплый ветерок шевелил на них одежду, от нее тоже
остро пахло трамваем.
В небе с криком пролетела дикая утка.
Кто-то вздрогнул.
Тридден натянул перчатки.
— Ну, пора домой. Отцы да матери, чего доброго,
подумают, что я вас украл.
В темном трамвае было тихо и прохладно, совсем как
в аптеке, где торгуют мороженым. Присмиревшие
ребята повернули зашуршавшие плюшевые сиденья и
уселись спиной к тихому озеру, к заброшенной эстраде и
дощатым мосткам, которые выстукивают под ногами
звонкую деревянную песенку, если идти по ним вдоль
берега в иные страны.
Дзинь! Под башмаком Триддена звякнул звонок, и
трамвай помчался назад, через луг с увядшими цветами,
откуда уже ушло солнце, через лес и город, и тут
кирпич, асфальт и дерево словно стиснули его со всех