— Что хочешь помнить, то всегда помнишь. Вот я два
года назад ездил в лагерь. И там я все-все помнил.
— А вот и нет. Ты мне сам говорил. Ты просыпался
ночью и никак не мог вспомнить, какое лицо у твоей
мамы.
— Неправда!
— Со мной ночью так бывает, даже дома, — знаешь,
как эта страшно! Я другой раз ночью встану и иду в
спальню к своим: они спят, а я гляжу на них, проверяю,
какие у них лица. А потом прихожу назад в свою комнату
— и опять не помню! Черт возьми, Дуг, ах, черт
возьми! — Джон крепко обхватил руками коленки. —
Обещай мне одну вещь, Дуг. Обещай, что ты всегда
будешь меня помнить, обещай, что будешь помнить мое
лицо и вообще все. Обещаешь?
— Ну, это проще простого. У меня в голове есть
киноаппарат. Ночью, в постели, я могу повернуть
выключатель — раз! — и готово, на стенке все видно,
как на экране, и ты оттуда кричишь мне и машешь
рукой.
— Дуг, закрой глаза. Теперь скажи: какого цвета у
меня глаза? Нет, ты не подсматривай. Ну? Какого цвета?
Дугласа бросило в пот. Веки его вздрагивали.
— Ну, знаешь, Джон, это нечестно.
— Говори!
— Карие.
Джон отвернулся.
— Вот и нет.
— Как же нет?
— А вот так. Даже непохоже.
Джон зажмурился.
— А ну-ка, повернись, — сказал Дуглас. — Открой
глаза, я посмотрю.
— Что толку, — ответил Джон. — Ты уже забыл. Я ж
говорю, со мной тоже так бывает.
— Да повернись ты! — Дуглас схватил друга за
волосы и медленно повернул его голову к себе.
— Ну ладно. Джон открыл глаза.
— Зеленые… — Дуглас в унынии опустил руки. — У
тебя глаза зеленые… Ну и что же? Это очень похоже на
карие. Почти светло-карие.
— Дуг, не ври мне.
— Ладно, — тихонько сказал Дуглас. — Не буду. Они
еще долго сидели и молчали, а другие ребята бегали по
холму, и кричали, и звали их.
Они мчались наперегонки вдоль железной дороги,
потом открыли пакеты из оберточной бумаги и с
наслаждением понюхали свой завтрак — сэндвичи с
поджаренной