маринованные
огурцы
и
разноцветные мятные конфеты. Потом опять побежали.
Потом Дуглас приник ухом к горячим стальным рельсам
и услыхал, как далеко-далеко, в иных землях идут
невидимые поезда и посылают ему азбукой Морзе вести
сюда, под это палящее солнце. Дуглас распрямился,
оглушенный.
— Джон!
Потому что Джон все еще бежал, и это было ужасно.
Ведь если бежишь, время тоже бежит с тобой. Кричишь,
визжишь, бегаешь наперегонки, катаешься по земле,
кувыркаешься, и вдруг — хвать! — солнце уже зашло,
гудит гудок вечернего поезда и ты плетешься домой
ужинать. Чуть отвернулся — и солнце уже зашло тебе за
спину! Нет, есть только один-единственный способ хоть
немного задержать время: надо смотреть на все вокруг,
а самому ничего не делать! Таким способом можно день
растянуть на три дня. Ясно: только смотри и ничего сам
не делай!
— Джон!
Теперь уж от него помощи не дождешься, разве
только если как-нибудь схитрить.
— Джон, сворачивай, петляй! Собьем их со следа!
И они с криком кинулись наутек под горку, обгоняя
ветер, заставляя земное притяжение помогать им, и
дальше — по лугам, за амбары, и наконец голоса
гнавшихся за ними мальчишек замерли далеко позади.
Тогда они забрались в стог сена, оно потрескивало
под ними, точно хворост костра.
— Давай ничего не делать, — сказал Джон.
— Вот и я хотел это сказать, — отозвался Дуглас.
Они сидели не шевелясь и пытались отдышаться.
Что-то тихонько тикало, словно в сене шуршало какое-то
насекомое.
Оба услышали это тиканье, но не посмотрели, откуда
оно доносится. Дуглас двинул рукой — теперь тикало в
другом месте. Дуглас положил руку себе на колено — и
вот уже тикает на колене. Он на мгновенье опустил
глаза. Три часа.
Дуглас украдкой прикрыл часы другой рукой и
незаметно отвел стрелки назад.
Теперь у них будет вдоволь времени как следует
поглядеть на мир, почувствовать, как солнце мчится по
небу, точно огненный ветер.
Но настала минута — и Джон всем телом ощутил, как
переместился бесплотный груз их теней.
— Дуг, который час?