Текля пролежала всю ночь на камне, ребенка положила между собой и матерью, теперь спины не разогнуть. Жилы на руках и ногах набрякли, вздулись.
Хоть бы бросили людям охапку перетертой соломы.
Пеленки все мокрые, прополоснуть негде. Текля помяла их в снегу, они вымерзли, потом на животе просушила, перепеленала малютку.
Обессилев, Текля с минутку вздремнула, и привиделся ей Марко - в каких-то лохмотьях, в лаптях. Не случилось ли с ним несчастье? Галя утешала подругу, - только бы вырваться на волю, в бою и смерть не страшна.
Чуть не за пазухой ребенка носила, на руках девочка спит, Галя держит ножки у себя в коленях, чтобы согрелись, и все-таки уберечь не смогли. Посинела, губы запеклись, выживет ли? Может, ты, малышка, погибель чуешь, что не просыпаешься?
Утром наведались полицаи, поинтересовались, все ли живы-здоровы. С веселым видом созерцали, как полураздетые люди дрожат от холода.
- Что, не слишком мягко было спать? - спросил Тихон.
В углу угрюмо поеживались посиневшие от холода люди. Не люди мертвецы.
- Чтоб тебе всю жизнь так мягко было, - ответил бородач.
- Долго еще нам сидеть? - отважилась спросить Галя.
- Нет, - охотно ответил Тихон, - пока соорудят виселицу.
- А может, и постреляют, - возразил Панько Смык.
Хведь Мачула, верно, из жалости, пообещал Текле:
- Тебя с ребенком мы первую на допрос пустим. Начальники уже прибыли.
- Кого вызовут, - хмуро буркнул Яков Квочка.
Тут как раз ефрейтор Курт приказывает полицаям привести на допрос Мавру вместе с дочерью. Галя взяла дитя на руки, пока не вернется Текля. Вернется ли? Не сознавая, что говорит, Текля умоляет подругу спасти жизнь ребенку...
Полицаи повели женщин по широкой каменной лестнице на второй этаж. Окна здесь большие. Ослепило яркое солнце, в темный подвал его лучи не пробивались. Из глаз потекли слезы. В натопленном просторном классе за столом сидели немецкие офицеры в крестах и медалях. Лоснились холеные лица, на петлицах сверкали молнии. Иззябшие женщины согревались в тепле. Теклю лихорадило, одолевала дремота, хотелось распластаться тут же, на полу, забыться сном. Жаль, что не взяла с собой ребенка, отогрелся бы здесь.
Прилизанный, невзрачного вида немец - начальник полиции Шульц - с недоуменной миной разглядывал молодицу, стоявшую перед ним во всей своей красе: ноги обмотаны тряпьем, из пальтишка торчит вата, платок с головы сполз... Зачарованно уставившись на блестевшую на свету русую косу, тройным венком обвивавшую голову, он преисполнился сочувствия, - ребром ладони полоснул Теклю по шее, - пропадет такая роскошная коса! Какая жалость!
Текля разозлилась, откуда и смелость взялась:
- Либо на смерть веди, либо отпускай! За что грудное дитя мучаешь?
Пышноусый красавец полицай Шпанько спокойно отвечает молодице:
- Выпустим на свободу, если наведешь на след Мусия Завирюхи. Где твой отец?
Мавра ответила за дочь:
- А твой отец знает, где ты? Ищи ветра в поле! Куда-то на Волгу подался.
Озлившись, Мавра обозвала большого начальника бродягой, - облазил все тюрьмы, - теперь на почетное место посадили.
Шпанько не стерпел такого поношения, наотмашь ударил, чуть Мавре глаз не выбил - слезы и кровь полились из глаз.
Текля готова была полицаю в горло вцепиться, да Курт помешал, чуть руку не вывихнул ей. Партизаны недосягаемы для полицаев, их голыми руками не возьмешь, а семьи беззащитны.
Селивон давно говорил, да начальники и сами убедились в том, что никакими муками правды у этих женщин не вырвешь. На голых камнях ночевали, на морозе! Что может быть мучительнее?
Шпанько, однако, не теряет надежды, продолжает допрос:
- Где твой Марко?
- Погнал скот на Волгу.
Полицай взбеленился, побагровел, потом посинел - не вмешайся немец, придушил бы молодицу. Не раз ему внушали - искалечить легче, чем заставить говорить. Уничтожить врага всегда успеешь, если исчерпаны все другие средства.
Шпанько презрительно ухмыльнулся:
- Ты думаешь, мы не знаем, где находятся партизанские гнезда?
- Зачем же тогда у нас спрашиваете? - говорит Текля.
Полицай снова мрачнеет, а по лицу гитлеровца пробегает усмешка. Он пробует уговорить молодицу, Шпанько переводит:
- Мы тебя освободим, оденем, накормим, обеспечим ребенка и мать, никто вас пальцем не тронет, только замани Марка в хату...
Текля не знала, чем ей больше возмущаться: доходящей до нелепости наглостью или непроходимой тупостью. Можно подумать, будто она век не вылезала из нужды, и вот теперь ее собираются "обеспечить"!
- Поищите себе кого-нибудь поглупей! - выдохнула с ненавистью и с отчаянным безрассудством добавила: - Живым Марка вам никогда не взять!
Перестала таиться, хитрить с полицаями, показала свой норов. И за это проволочная нагайка перепоясала непокорную. Шульц остервенело полосовал молодицу, пиявками расплывались багровые полосы по лицу и рукам.
Злобно ощерясь, недвусмысленным жестом указал Курту в сторону оврага...
2
Мусий Завирюха, насупив косматые брови, внимательно смотрел на собеседника. Казалось, в самую душу заглядывал, проверял: робок человек или слишком горяч, кто нерешительно мнется, когда надо идти в разведку, а кто беззаботно-легкомыслен. И как бы молодецки ни козырял или отдавал рапорт партизан - этим командира трудно было задобрить. Его тревожила мысль, как человек поведет себя в бою, не подведет ли отряд под кинжальный огонь?
При каждом удобном случае, - а такие случаи выпадали не часто, лесное братство любило послушать командира.
- Если будем сидеть возле печки, - предостерегал Мусий Завирюха, немцы нас переловят, как лисиц в норах! Врага надо сбивать со следа. Не ждать нападения, а самим нападать.
На такие мысли наводила недавняя тяжелая история: каратели уничтожили небольшой партизанский отряд, засидевшийся в землянке над Пслом.
Хмуро оглядывая обветренные лица, Мусий Завирюха предостерегал партизан и против лихачества и своеволия, буде таковые явления возникнут в отряде.
- Я не из тех, кто пугает наказанием за провинность. Но руки твои должны быть чистыми. Несешь патефон или часы, чтоб выменять на самогон, а в автомате пружина неисправная, оружие не чищено. Берегись, друже, чтоб душа твоя не заржавела!
В лесной землянке собрались хлеборобы: пахари и сеятели, конюхи и пастухи, овчары, дояры, механизаторы, - словом, люди, не нюхавшие пороху. Из них-то и надо было сколотить боеспособный отряд. Помимо тактики партизанского боя предстояло обучить их владению оружием. Случилось же однажды, что немолодой конюх Аврам, раздобыв в бою старую румынскую винтовку, обрадовался: