картин, размерах комнат и стоимости обстановки, Элизабет пропускала мимо ушей. Мистера
Гардинера очень забавляло проявление фамильного тщеславия, объяснявшего, по его мнению,
преувеличенные похвалы мистеру Дарси со стороны его домоправительницы. Поэтому он
постарался снова вернуться к прежней теме. И пока они поднимались по длинной лестнице,
миссис Рейнолдс с упоением продолжала описывать многочисленные достоинства своего
патрона:
– Это лучший землевладелец и лучший хозяин из всех когда-либо существовавших на
свете, – сказала она. – Не то что теперешние беспутные молодые люди, которые думают только
о себе. Не найдется ни одного его арендатора или работника, который бы не сказал о нем
доброго слова. Кое-кто находит его слишком гордым. Но я этого не замечала. Этот упрек, мне
кажется, вызван тем, что, в отличие от современных молодых людей, он не интересуется
пустяками.
“В каком выгодном свете рисуют мистера Дарси эти слова!” – думала Элизабет.
– Этот блестящий отзыв, – шепнула ей тетка, – не вполне сочетается с его отношением к
нашему бедному другу.
– Быть может, нас по этому поводу ввели в заблуждение?
– Едва ли это могло случиться. Мы получили сведения из такого надежного источника.
Пройдя просторную переднюю во втором этаже, они заглянули в очаровательную гостиную
с еще более легкой и изящной обстановкой, чем в нижних помещениях. Домоправительница
объяснила, что эту комнату только на днях отделали, чтобы порадовать мисс Дарси, которой она
прошлым летом особенно полюбилась.
– У нее и правда заботливый брат, – сказала Элизабет, подходя к одному из окон.
Миссис Рейнолдс заранее предвкушала восторг мисс Дарси при виде новой отделки.
– И это так на него похоже! – добавила она. – Все, что может доставить сестре хоть
малейшее удовольствие, делается сейчас же. Он использует любую возможность.
Им оставалось осмотреть только картинную галерею и две или три большие спальни. В
галерее оказалось немало прекрасных полотен, но Элизабет слабо разбиралась в живописи. И,
устав от нее еще при осмотре первого этажа, она охотно принялась рассматривать более
доступные и близкие ей карандашные наброски мисс Дарси.
Разглядывая множество семейных портретов, которые едва ли могли привлечь внимание
постороннего, Элизабет искала среди них единственное лицо со знакомыми чертами. В конце
концов оно бросилось ей в глаза, и она была поражена удивительным сходством портрета с
мистером Дарси. На полотне была запечатлена та самая улыбка, которую она нередко видела на
его лице, когда он смотрел на нее. Несколько минут Элизабет сосредоточенно в него
вглядывалась. И, покидая галерею, она еще раз к нему подошла, услышав от миссис Рейнолдс,
что портрет был написан еще при жизни прежнего хозяина.
В эту минуту Элизабет явно испытывала к оригиналу портрета более теплое чувство, чем
когда-либо на протяжении их знакомства. Восторги миссис Рейнолдс не могли не произвести
впечатления. Может ли что-нибудь звучать убедительнее, чем хвалебный отзыв разумной
прислуги? Она размышляла над огромной ответственностью за человеческие судьбы, которая
возлагалась на Дарси его положением старшего брата, землевладельца, хозяина дома. Сколько
мог он принести людям добра и зла! Сколько радостей и горестей находилось в его власти!
Каждая черточка его характера, упоминавшаяся домоправительницей, располагала в его пользу.
И, стоя перед полотном, с которого на нее смотрели его глаза, Элизабет думала о его чувстве с
гораздо более глубоким участием, чем когда-либо прежде: она вспоминала, как пламенно
признался он ей в своей любви, и старалась загладить в памяти неподобающую форму этого
признания.
Когда были осмотрены все открытые для обозрения уголки дома, они снова сошли вниз и,
распрощавшись с домоправительницей, оказались на попечении встретившего их около дверей