хотя больше всего она тревожилась о последнем, здесь успех ей былобеспечен особенно
надежно благодаря расположению всех, кому она старалась понравиться. Бингли проявил
полную готовность, Джорджиана – искреннее желание, а Дарси – самое твердое намерение
вынести о ней благоприятное суждение.
При виде Бингли мысли Элизабет, естественно, обратились к Джейн. И она жаждала узнать,
думает ли он о том же. Иногда ей казалось, что, по сравнению с прежними временами, он стал
менее разговорчивым, и раз или два ей почудилось, будто он искал некое сходство в ее чертах.
Но если все это и могло оставаться лишь плодом ее фантазии, она не могла ошибиться в оценке
его отношения к мисс Дарси, которую ей когда-то описали как соперницу Джейн. С обеих
сторон она не подметила ни одного взгляда, который бы говорил об их особом взаимном
расположении. Нельзя было заметить ничего, что подтвердило бы надежды мисс Бингли, и
вскоре она почувствовала себя совершенно спокойной по этому поводу. А две или три черточки
в его поведении, замеченные ею прежде, чем они расстались, подсказали ее склонному к такому
выводу воображению, что Бингли вспоминает о ее сестре не без нежности и охотно заговорил
бы о ней, если бы у него хватило на это духа. Когда все остальные были увлечены беседой,
Бингли с оттенком искренней грусти сказал:
– Сколько времени утекло с тех пор, как я имел удовольствие с вами встречаться! – И
прежде, чем она успела ответить, добавил: – Больше восьми месяцев! Ведь мы не виделись с
двадцать шестого ноября – с того самого вечера, когда мы танцевали в Незерфилде!
Элизабет с радостью отметила про себя, как точно запомнил он эту дату. А немного погодя
он улучил минуту и незаметно для других спросил, все ли ее сестры находятся в Лонгборне. Ни
этот вопрос, ни предыдущее замечание сами по себе не содержали слишком многого, но им
придавали значение лицо и манеры говорившего.
Ей редко удавалось взглянуть в сторону мистера Дарси. Но каждый раз, когда она могла
бросить на него взор, она видела на его лице самое приветливое выражение. Во всем, что он
говорил, ни в малейшей степени не чувствовалось высокомерия или заносчивости по
отношению к его собеседникам. Это доказывало, что замеченное ею вчера улучшение его манер,
даже если оно и было кратковременным, по крайней мере, длится более одного дня. Наблюдая
за тем, как он стремится расположить к себе и заслужить доброе мнение людей, всякое общение
с которыми несколько месяцев тому назад считал бы для себя унизительным, видя, как он
любезен не только по отношению к ней самой, но и к той самой ее родне, о которой рассуждал с
таким откровенным презрением, и, вспоминая их резкий разговор в Хансфорде, она отмечала в
нем столь значительную, столь бросающуюся в глаза перемену, что чуть ли не выказывала
открыто свое изумление. Даже в обществе своих дорогих друзей в Незерфилде или
высокопоставленных родственников в Розингсе он еще никогда не был столь исполнен желания
быть приятным своим собеседникам, не был так свободен от надменности и замкнутости. И это
при том, что ему здесь вовсе не из-за чего было стараться, а самое знакомство с людьми,
которым он сейчас уделял внимание, могло навлечь на него одни только упреки и насмешки со
стороны незерфилдских и розингских дам!
Гости пробыли у них около получаса. Перед уходом мистер Дарси напомнил сестре, что
они собирались пригласить мистера и миссис Гардинер и мисс Беннет на обед в Пемберли,
прежде чем они покинут эти места. С некоторой неловкостью, объяснявшейся тем, что она еще
не привыкла к роли хозяйки дома, мисс Дарси от души поддержала своего брата. Миссис
Гардинер бросила взгляд на Элизабет, желая узнать, насколько ее племянница, к которой
главным образом относилось приглашение, готова его принять. Но Элизабет в этот момент
отвернулась. Такое нарочитое безразличие свидетельствовало скорее о ее смущении, нежели о
том, что она хочет от приглашения уклониться. Поэтому, видя, что ее муж, который был в
восторге от нового знакомства, смотрит на него благосклонно, она взяла на себя смелость
условиться, что они приедут в Пемберли послезавтра.