ведь знаете, если бы что-нибудь можно было заметить, в нашей семье этого бы не проглядели.
Когда он поступил в полк, она и впрямь готова была в него влюбиться. Впрочем, тогда мы все
были на это способны. Любая девчонка в Меритоне или его окрестностях в течение первых двух
месяцев была без ума от Уикхема. Но он совершенно не замечал Лидии. И после нескольких
недель безумного увлечения она мало-помалу выбросила его из головы, и ее избранниками
снова стали другие офицеры, которые уделяли ей больше внимания.
Разговоры на эту интересную тему, естественно, не добавляли чего-нибудь нового к их
страхам, надеждам и предположениям. Однако на всем пути они почти не прекращались.
Элизабет была не способна сосредоточиться на чем-то другом. Она жестоко страдала от
сознания допущенной ею ошибки и не находила ни минуты забвения или покоя.
Путешественники двигались с предельной скоростью и, проведя ночь в дороге, прибыли в
Лонгборн на следующий день к обеду. Мысль, что Джейн не придется долго ждать их приезда,
была для Элизабет в пути единственным утешением.
При въезде в усадьбу они заметили на крыльце маленьких Гардинеров, привлеченных видом
кареты. Когда карета подъехала, лица детей озарились восторгом, – дети выразили его даже
своими фигурками, посредством всевозможных скачков и ужимок, – который явился приятным
прологом встречи с домашним очагом.
Элизабет выпрыгнула из кареты и, перецеловав детей, ринулась в холл, где ее встретила
Джейн, которая бегом спустилась из комнаты матери. У обеих глаза были полны слез. Сестры
горячо обнялись, и младшая сразу спросила у старшей, получены ли какие-нибудь известия о
беглецах.
– Еще нет, – ответила Джейн. – Но теперь, когда наш дорогой дядя приехал, я надеюсь, все
будет хорошо.
– Папа в Лондоне?
– Да, он уехал во вторник, как я тебе сообщала.
– От него есть письма?
– Пока только одно. В среду он прислал несколько строк. Сообщил, что прибыл
благополучно и сделал распоряжения, о которых я его просила. В конце говорилось, что, пока не
появится что-нибудь заслуживающее упоминания, он писать не станет.
– А мама? Как она? Как вы все?
– Кажется, маме немного лучше. У нее ужасно расстроены нервы. Она наверху у себя и
будет счастлива всех увидеть. Пока что она не выходит дальше гардеробной комнаты. А Мэри и
Китти, слава богу, здоровы.
– Ну, а как себя чувствуешь ты? – воскликнула Элизабет. – Ты побледнела. Сколько же тебе,
бедняжке, за это время пришлось пережить!
Джейн, однако, уверила ее, что чувствует себя вполне хорошо. Разговор сестер,
продолжавшийся, пока Гардинеры были заняты детьми, был прерван приходом всего их
семейства. Джейн по очереди обнялась с дядюшкой и тетушкой, встречая и благодаря их с
улыбкой и со слезами на глазах.
Когда все собрались в гостиной, вопросы, заданные Элизабет, были, разумеется, повторены
Гардинерами, и вскоре оказалось, что Джейн не может сообщить почти ничего нового. Тем не
менее она продолжала питать свойственные ее сердцу радужные надежды. Она по-прежнему
верила, что все кончится благополучно и что в любой день можно ждать письма от Лидии или
от отца с объяснением действий беглецов и, быть может, известием об их бракосочетании.
Миссис Беннет, в чью комнату они перешли после нескольких минут разговора в гостиной,
встретила их так, как они и ожидали: слезами и жалобами на свою горькую участь, бранью по
поводу мерзкого поступка Уикхема, причитаниями о собственных муках и упреками в адрес
решительно всех, кроме единственной особы, которая своей неразумной терпимостью больше
всего потакала легкомыслию дочери.